Новеллы
Шрифт:
— С мельницы больше не отвечают.
Марк кивнул головой.
— Давно?
— Вот уже час, как звоню.
Марк посмотрел на часы и задумался. Потом сказал деланно равнодушным тоном:
— Через час мы уходим. Собирайтесь.
Все мигом пришло в движение. Застучали по глинобитному полу сапоги. Щелкали затворы винтовок, звякали патроны, скрипели отодвигаемые скамьи. Люди торопились, точно давно ждали этого приказа. Никто даже не спросил, куда они пойдут. Казалось, всю эту возню подняли нарочно, чтобы не дать Марку сказать что-нибудь определенное. Он
Кузнецу не пришлось собираться: он, как всегда, был готов. Подойдя к Марку, Арнис начал рассказывать ему о бегстве Екаба Вальтера, кое-что присочиняя от себя, Лиекнису стало невтерпеж слушать все это, а Марк по-прежнему сохранял хладнокровие. Он только зло усмехнулся:
— Он не первый. Разбредаются один за другим. Вы думаете, он перебежал? Что ж, найдутся и такие. Трусы всегда стараются спрятаться за того, кто посильней. А сейчас сила не на нашей стороне. Но, по большей части, просто расходятся по домам, оружие бросают в болото или тут же в кусты, — на нем ведь не написано, кто его носил. Прячутся по чердакам или в стогах соломы, пережидают, пока мы уйдем. Жены их и старики бродят вокруг, разузнают, не собираемся ли мы уходить. Эти-то самые злостные. Хорошо бы поискать их. Будь у нас время…
Лиекнис придвинулся к нему поближе.
— А разве… у нас его нет?
— Я ведь сказал: через час уходить!
Велта уже перебирала документы.
— Мы отступаем, да? Но тогда мне надо укладываться. — Она выдвинула ящик стола.
Марк кивнул ей:
— Все лишнее — в печь, чтобы здесь не осталось ни одной важной бумажки.
Рийниек, присев на корточки, открыл дверцу печи. Выждал, пока не разгорелось пламя, потом неуверенно подошел к Марку.
— Скажите, ну как я уйду? В двух верстах отсюда у меня осталась больная жена с маленьким ребенком. Ведь ей станут мстить за меня.
— У меня тоже жена и ребенок, а разве я сейчас вправе думать о них? Ну, а кто желает, пусть остается, я никого но принуждаю. Я хочу только предостеречь. Многим придется потом горько раскаиваться, но будет поздно…
Лиекнис слегка дотронулся до его руки.
— Ну, зачем ты это говоришь, Марк? «Никого не принуждаю». Этак мы разбредемся, словно овцы… Разве у нас нет дисциплины? Разве ты больше не командир?
Они подошли к печке. Велта, присев перед ней, бросала в огонь документы. Марк печально улыбнулся, но в этой улыбке было больше суровости, чем в глубоких складках на лбу.
— Да, я был командиром, пока вы этого хотели. Ну, чего вы так смотрите на меня? Будто я какой-нибудь библейский вождь, который может призвать на помощь Иегову с его громами и молниями. Я ведь вижу вас насквозь. Три дня вы с нетерпением дожидались того, что я сейчас сообщил. Да не мог же я вам сказать, чтобы вы не ждали попусту, не нашептывали друг другу всякую чепуху и оставались до конца мужчинами.
— Но мы ведь не бежим, а отходим на дальние позиции и начнем новое действие борьбы.
Марк провел ладонью по лбу.
— Дай папиросу, что-то и мне курить захотелось… Да, далеко мы отошли… Новое действие, говоришь?
Лиекнис перекинул винтовку на другое плечо.
— Да, говорю! Я своих позиций не оставлял.
— Ну ты, еще кое-кто. Вы будете продолжать борьбу хоть за тысячи верст отсюда. Но для Вальтера, Руты и других наступило последнее действие.
— А для тебя?
Со двора вместе с завыванием ветра донесся скрип колес, послышались людские голоса. Марк подозвал Краста и Лиекниса и отдал последние распоряжения. Оба они должны снять посты и уйти вместе с последними подводами беженцев. Это на всякий случай, потому что до рассвета вряд ли можно ожидать серьезной атаки. Ехать надо болотом до железной дороги и шоссе, где концентрируются главные силы. А там ждать дальнейших указаний…
Дверь распахнулась. Сталкиваясь с выходящими из корчмы, вбежала закутанная в платок женщина. Отыскав глазами мужа, она, не обращая внимания на окружающих, подошла прямо к нему. Голос у нее был тихий, но в нем звучала привычная, давняя укоризна:
— Марк, мы уезжаем. Поедем вместе!
Марк помрачнел.
— Ты знаешь, что я не могу этого сделать.
— Ты никогда не можешь. Ты еще ни разу в жизни не послушал меня. В девятьсот шестом ты не мог бежать за границу, как другие, тебе захотелось десяти лет каторги, захотелось обречь меня на голод и унижения… Теперь уже все кончено… Ну, чего ты еще добиваешься?
Марк оглянулся, словно искал, куда бы спрятаться от нее.
— Откуда тебе знать, что началось, что кончилось и чего я хочу! Ты едешь с провожатым, под охраной. А другие — я сам сегодня видел — бредут с котомками за плечами и с детьми на руках.
Женщина засмеялась злым, горьким смехом.
— Я тоже согласна идти пешком. Котомки у меня, правда, нет. А твоего сына можно вести за руку…
Марк отступил на шаг и безнадежно махнул рукой. А она уже уставилась на Велту, которая стояла, выпрямившись, вся розовая в отсвете пламени.
— Ах, так теперь эта?..
Подойдя к Велте, она ощупала ее взглядом с головы до ног и, покачивая головой, отошла в сторону.
— Да, да… Теперь понятно, почему ты не можешь ехать со мной. Нет, нет!.. Не отпирайся…
Она вскрикнула и замахала обеими руками, когда Марк попытался было возражать. Стянула платок у самого подбородка, и лицо ее стало узеньким, серым, словно высохшая голова птицы. Шлепая старыми мужскими сапогами, она почти бегом бросилась к двери, оставляя за собой мокрые следы.
Марк тяжело перевел дыхание, почти охнул. Велта, еле касаясь пальцами, погладила его по плечу.
— Бедный, бедный друг! Сколько всего тебе приходится терпеть!
Но Марк уже снова стал резким, колючим.
— Не больше, чем ей. Тут дело в нервах. Из-за них все воспринимаешь болезненнее. А у нее они слабее, чем у меня.
— Почему ты такой жестокий? Разве не все равно, уедешь ты с нею или минут на десять позже?
Он подождал, пока последний вооруженный человек не закрыл за собою дверь.