Новеллы
Шрифт:
Вилнит опустился на лавку. Больная женщина подогнула ноги, и он прислонился к стене. Но ему все равно было неудобно. Он ни о чем не думал, ни о чем не вспоминал, но как-то вдруг увидел все сразу: то, что произошло вчера и сегодня, и то, что было вокруг, и то неведомое, чуждое и угрожающее, что, казалось, надвигалось на него вместе со сгущавшимися сумерками. Ему вдруг стало так тоскливо, одиноко и грустно, что, если бы не было так стыдно, он бы заплакал.
По мере того как сгущались сумерки, обитатели вагона становились оживленнее. В разговорах пассажиров все чаще повторялось слово «Куйбышев». Вилнит понял, что они приближаются к той самой станции, где ему надо сходить. Кто увязывал вещи, кто застегивал ворот рубахи на все пуговицы, а кто, не обращая внимания на заявления проводника,
Вилнит думал только о том, как бы успеть сойти в Куйбышеве. Он, конечно, не имел ни малейшего понятия о том, что это за Куйбышев, но какое это имело значение? Его там ждали бабушка и дед, остальное его не интересовало. И Вилнит заблаговременно протиснулся на площадку, вклинился между мешками, как гвоздь в расщелину стены. Далось это ему нелегко, но достигать своей цели всегда нелегко.
Поезд остановился, но пассажиры не выходили. Это пока только Чапаевск. Поезд миновал завод с высокой трубой и синеватыми звездами электрических лампочек, а потом потянулись необозримые, ровные, зеленовато-рыжие поля пшеницы. Замелькали ивы — рядами, целыми купами, может быть даже рощами, а между ними в ясном лунном свете поблескивала вода. Может, это была излучина реки, а может, озерцо — ночью все казалось таким сказочным и даже страшным. Вспыхнули огоньки, промелькнули редкие дома с темными окнами, цистерны, круглые башни, соединенные мостками с перилами, вереницы вагонов, пыхтящие паровозы, горы угля, красные и зеленые огни семафоров. На стрелке тревожно застучали колеса вагона, и поезд, как бы вгрызаясь в стальные рельсы, пошел по первому пути. Резкий толчок — и площадка с пассажирами и багажом дернулась и остановилась. Куйбышев.
Вилнита, зажатого между мешком одного пассажира и животом другого, потащили вниз. Стараясь вырваться из давки, он соскользнул, вернее упал, на перрон и едва удержался на ногах.
Вилнит сразу попал в бурное море людей и вещей, откуда не видно было выхода. Одно людское течение устремлялось от вагонов к станции, другое — от станции к вагонам, а третье пыталось пересечь их оба. На путях стояло множество переполненных и порожних составов. Вдали белело огромное здание вокзала со множеством освещенных окон. Дальше на восток поверх путей и вагонов темнел воздушный мост. По обоим концам его были железные кривые лестницы. Мост очень походил на облепленную муравьями ветку между двумя кочками. Внизу яркие пятна и полосы света чередовались с серыми тенями и черными провалами. Казавшиеся белыми-белыми лица людей то тонули во мраке, то снова возникали из него, — серые, незнакомые.
Шум, толкотня и ужас… В Москве на вокзале тоже бурлил шумный людской поток, но там было светло, бабушка крепко держала его за руку, и не надо было самому ни о чем думать и заботиться. Теперь же Вилнит чувствовал себя щепкой в бурлящем водовороте и знал только одно: надо где-нибудь остановиться, за кого-нибудь ухватиться, иначе сомнут, задавят. Выпуская с шипеньем клубы черного дыма, проходили мимо невидимые паровозы. Колеса вгрызались в стальные рельсы, лязгали буфера. Разрывая воздух, отдаваясь в ушах, завывали гудки…
Высадившиеся из вагона пассажиры вовсе не торопились расходиться, видимо не зная, куда идти. Вещи были сложены тут же, возле вагонов, около них оставались женщины и дети, а мужчины бегали, о чем-то расспрашивали, что-то выясняли, возвращались и, посоветовавшись, снова убегали. Вилнит решил остаться на месте, а то, пожалуй, совсем тут потеряешься. Он присел на мягкий тюк, но подбежал какой-то злой мальчишка и столкнул его. Тогда Вилнит пробрался к низенькому белому домику и опустился на окантованный железом ящик. Высокий старик с седыми свисающими усами посмотрел на него, но ничего не сказал. Хотя груды багажа со скорчившимися на них женщинами и закутанными в одеяла детьми и служили некоторой защитой от холодного ночного ветра, все же Вилнит сильно озяб. Подбородок у него дрожал, а засунутые в карманы штанишек руки цепенели.
Хотелось спать, но мешал беспрестанный стук колес, пыхтенье паровозов и пронзительные гудки: чуть услышав один, уши уже ждали другого. А ветер усиливался, становилось все холоднее, и со всех сторон доносились приглушенные вздохи и детский плач. Некоторые собирали вещи и со всеми узлами исчезали где-то за белым домиком. Так, пожалуй, можно и одному остаться, и Вилнит встал и пошел посмотреть, куда они деваются.
Оказалось, что домик этот — только вход на широкую лестницу в два марша, по которой можно было спуститься в просторный туннель. На ступеньках и площадке, как пни и коряги на вырубке, стояли, сидели и лежали около своих узлов эвакуированные. Сквозняка здесь не было, и туннель хранил еще дневную жару и духоту вагонов. Двое служащих то поднимались на площадку, то опускались в туннель, беспрерывно что-то объясняя и улаживая, но успевали ответить разве только одному из десяти спрашивающих.
Вилнит заметил женщину, в ногах которой так долго просидел сегодня в вагоне. Она, видно, совсем выздоровела. В рыжем плюшевом пальто, платке с бахромой и туфлях на высоких каблуках, она уселась на груде узлов и, раскинув руки, как курица крылья, охраняла свое имущество от бесцеремонных людей, которые не испытывают особого уважения к чужой собственности. Сейчас она как раз отчитывала какого-то паренька, который, догоняя мать, свалил набок ее чемодан, в то время как чемодану надлежало стоять только вниз дном. Разве такой болван думает о том, что в нем может что-нибудь разлиться или разбиться? Были здесь и другие пассажиры из их вагона. В толпе мелькнула даже маленькая девочка с куклами под мышкой. Значит, он действовал правильно: надо только держаться с тем, с кем ехал. На Вилнита никто не обращал внимания. Мало ли тут околачивалось разных ребят — и таких, как он, и постарше. Разве тут углядишь, кто с кем едет?
Вилнит присел рядом со сгорбленным, хмурым стариком, позади которого лежал один-единственный, но зато огромный мешок. Ну совсем как паук с ношей! Это была тюфячная наволочка из грубой клетчатой ткани, набитая чем-то мягким и крест-накрест перевязанная толстой веревкой. Вилнит тоже прислонился спиной к мешку. «Куйбышев… — подумал он, — но почему же не идут дедушка и бабушка?» На секунду он почувствовал себя одиноким и всеми покинутым. Но это было уж слишком страшно, даже думать об этом не следовало. Он закрыл глаза и крепко стиснул зубы.
Но вот внизу что-то крикнули, и все вскочили на ноги. Вилнит оглянулся — сверху катилась, увлекая все за собой, сплошная масса людей. Вначале он оказался в самой середине, затем на втором марше толпа прижала его к стене, немного погодя он был уже у противоположной стены, а в туннеле вовсе перестал понимать, где находится. Людской поток нес его вперед, кидал из стороны в сторону, перевертывал, заставлял пятиться, и все его попытки стать лицом по течению ни к чему не приводили. Порой толпа отрывала его от земли, и он болтал ногами в воздухе, стараясь стать на пол. Только бы не упасть! Люди не могли бы остановиться, даже если бы захотели. Ящики трещали, корзины скрипели, что-то со звоном падало, женщины кричали, дети плакали. Вилнит толкался, цеплялся за полы идущих впереди, нагибался под сползающими с плеч мешками, перелезал через оброненные узлы — и вместе с другими двигался вперед.
Затем все снова двинулись вверх по лестнице, и здесь толпа разделилась. Через узкую дверь пассажиры попали в большое душное помещение со множеством электрических лампочек и с пальмами в зеленых кадках вдоль стен. Очевидно, это был зал ожидания. После давки на лестнице и опасного подземного путешествия здесь было светло, привольно и уютно.
Но не успели они еще разместиться, как отдали новое распоряжение, и всех их вывели во двор. После яркого света темнота показалась теперь совершенно непроницаемой. Они обогнули здание, снова очутились в помещении, миновав несколько дверей, вступили в огромный зал с высокими колоннами и белым лепным потолком. В мирное время здесь, наверно, было просторно и царил торжественный порядок, а теперь везде и всюду — на скамьях вдоль стен и посередине зала — сидели и лежали люди. Они сидели и лежали также во всех заваленных узлами, чемоданами проходах. Вновь прибывшие переступали через протянутые ноги и старались отыскать незанятое местечко.