Новейшая оптография и призрак Ухокусай
Шрифт:
– А что, на нем где-то написано, что он ученый? Камера вот – чистый газетчик с виду!
– И тем не менее я тружусь не для газеты, а для науки, – заверил Сударый. – Это эксперимент…
– Какой такой эксперимент? По какому праву вы в чужом доме эксперименты ставить собрались?
– Ты потише, голубчик, потише, – сказал Сватов. – Этот дом и тебе чужой. Не забывай: по уму тебя давно бы следовало в Спросонск отправить, в Дом-с-привидениями. Так нет же, к тебе с пониманием отнеслись, разрешили тут остаться, вот и веди себя прилично.
– Что
– Что нужно, то и говорю, а ты меня слушай, – перебил его Сватов. – И выйди из кадра, не хватало еще господину оптографу из-за тебя второй раз приезжать. Всего-то нужно, что место смерти Свинтудоева соптографировать, а ты мне тут античную драму устраиваешь, орешь, как игрок на ипподроме. Нехорошо. Знаешь ведь отлично, как я не люблю всякие скандалы.
– Не понимаю я вас, Знаком Бывалович, совсем не понимаю, – вздохнул призрак.
– Ну так и помолчал бы, послушал, глядишь и понял бы. Вы на него не сердитесь, Непеняй Зазеркальевич. Нервный он, общества до крайности не любит, потому и держим его здесь. В Доме-с-привидениями такой мизантроп запросто с ума сойдет, а тут – дом-то нехороший, никто сюда не ходит, самое то для него получается. Чистый курорт.
– Что ж, приношу извинения за вторжение, я просто не знал, что побеспокою вас, – сказал Сударый как можно мягче. – Право, неловко получилось, но работа у меня недолгая. Четверть часа – и вы снова останетесь в столь любезном вам одиночестве.
– А пока выйди из кадра, – напомнил Сватов. – Еще лучше – выйди даже из дома, а то отсветишь чем не тем…
– Ну коли так… – Призрак минуту помялся, оглядываясь на городового, словно ожидая от него каких-то дополнительных указаний, и направился к двери. – Ладно, оптографируйте. Кто я такой, в самом деле, чтобы чего-то требовать? Мне скандалы и самому, как понимаете… поперек горла.
Сударый еще раз отметил про себя высокую материальность призрака – он именно шагал, а не плыл по воздуху, как многие из его сородичей, и даже пыль на полу слегка шевелилась от его шагов.
– Простите, не знаю вашего имени… – окликнул он фантома. – А вы в этом доме обосновались уже после трагедии с Барберием Флиттовичем?
Призрак замер. Оглянулся и с какой-то горечью ответил:
– После. Да, после.
Сударый чувствовал, что должен сказать или спросить что-то еще, но не знал что. Чем-то этот фантом приковал к себе его внимание, что-то в нем мерещилось важное. Что именно? Полуматериальность? Между прочим, такой вполне бы мог ощутимо укусить… Или то, что он выбрал себе для житья столь странное место…
– Барберий Флиттович! – послышался чей-то незнакомый голос.
Призрак остановился, и Сударый вздрогнул еще раз, сообразив наконец, что именно пыталось подсказать ему чутье.
Прямо из угла шагнули в комнату двое домовых. Переплет вежливо держался позади, а тот, что шел первым, худощавый и бледный, с растрепанными пегими волосами, снова позвал:
– Барберий Флиттович, обождите! Такое дело… кажется, этим господам стоит рассказать всю правду.
Сватов досадливо крякнул, но от явно крутившихся на языке резких высказываний в адрес местного домового воздержался. Призрак Свинтудоева вернулся, встал на пороге комнаты и спросил:
– Это почему ты так думаешь, Лапотоп?
– Потому что они не из праздного любопытства, – ответил домовой. – Мне вот Переплет Перегнутьевич все обсказал. Такое дело… В Спросонске неладно. Опять кто-то на уши охотиться начал.
Сударый никогда не слышал, чтобы призраки могли бледнеть, а теперь вот увидел собственными глазами, что и такое возможно.
– Господи милосердный… – прошептал фантом севшим голосом. – Опять?
– То-то и оно, – сказал Лапотоп. – Значит, пора рассказать.
– А я бы про Спросонск хотел послушать, – заметил Сватов.
– Но я ничем уже не могу помочь! – воскликнул призрак. – Чего вы от меня хотите, почему просто не оставите в покое?
– Ну брось, Барберий Флиттович, – мягко сказал ему Лапотоп. – Нельзя же тебе в самом деле вечно тут сидеть. Нехорошо. Расскажи гостям, как все было. Кто знает, вдруг да что-нибудь изменится?
– Ничего не изменится, – уныло покачал полупрозрачной головой Свинтудоев. – Демона не остановить.
– Это ты не остановил, а господин оптограф, может, повезучее окажется, – продолжал увещевать домовой «нехорошего» дома. – Ну пойдем ко мне, посидим, потолкуем. Всех приглашаю к себе, господа! – обратился он к людям. – Давайте, господин Сватов, руку, а вас, Непеняй Зазеркальевич, Переплет Перегнутьевич проведет, я ему разрешил.
– Гхм… как-то неуместно в моем чине по домовицким закуткам, – усомнился городовой. – Не застрять бы.
– Не застрянете, Знаком Бывалович. Вот уж вас-то не заставляйте уговаривать. Идем, Барберий, идем. А не то господам так и придется по газетам о тебе судить.
Кажется, только этот аргумент и подействовал на призрака. Тяжко вздохнув, он согласился:
– Ладно, веди.
Лапотоп протянул городовому руку.
– А мундир не помнется?
Домовой не стал отвечать, только пристально посмотрел Сватову в глаза, и тот, вздохнув едва ли не протяжнее фантома, словно подчеркивая, на какие жертвы приходится идти ему ради службы, позволил Лапотопу обхватить свой мясистый палец.
– Прямо сюда, – сказал Лапотоп и шагнул в угол, из которого вышел. – Да не бойтесь и на пороге не топчитесь, все будет хорошо.
Он сделал еще один шаг и исчез. Городовой, которому пришлось идти нагнувшись, невольно отдернул голову, когда ему показалось, что она непременно должна стукнуться об сходящиеся стены, но со стороны было видно, что фуражка с синим околышем уже прошла сквозь штукатурку. Растворилась в стене и рука. Знаком Бывалович дернулся было обратно, но, видимо, Лапотоп ждал подобной реакции и резко потянул со своей стороны, так что городовой почти вылетел из комнаты с приглушенным писком.