Новейшая оптография и призрак Ухокусай
Шрифт:
Я был, что называется, в ударе. Однако, простите за каламбур, удар постиг меня. В ту минуту, когда ткань разговора стала совсем прозрачной, барышня, поймав, кажется, мой брошенный на нее исподтишка взгляд, сказала:
– Признаюсь вам честно, Барберий Флиттович, я не знаю, как мне выбрать будущего мужа, но одно могу сказать наверняка: с тем, кого я выберу, не должно быть скучно.
Вы замечали, что наши барышни любят изображать столичный говор? У них непременно получилось бы «скушна». А она сказала «скучно», и, черт знает почему, это звучание придало весомости всему слову, и оно больно ударило по моим взбудораженным нервам.
Я впервые
Я начал думать о том, как открыть этой девице глаза на внутреннюю, увлекательную сторону моего существования. Сама девица меня по-прежнему не интересовала, но ведь она была моей пробой – если сумею ее убедить, значит, сумею потом убедить и другую. Однако в голову ничего не приходило, и в крайнем расстройстве я завернул в первую попавшуюся лавку, чтобы утешить себя какой-нибудь мелкой покупкой.
В лавке было пыльно, с потолка свисала паутина, и хозяин смотрелся неопрятно – заведение переживало не лучшие времена. Странно, но я не могу вспомнить ни названия той лавки, ни товаров – но это были какие-то очень разнородные предметы. Кажется, я приметил там пару книг, письменный прибор, штуку материи, несколько часов и музыкальных шкатулок на полке. А впрочем, может, и не было ничего этого. Единственное, что сразу приковало мое внимание, – бритвенный прибор в кожаном чехле.
Чехол был потертый, и помазок был дрянь, и зеркальце надколотое, однако сама бритва, украшенная затейливой серебристой резьбой, вьющейся по черненой рукояти, была великолепна. Полированная сталь отражала не хуже зеркала. Я выдернул у себя волос, провел им по лезвию и был поражен его остротой. Кажется, им никогда еще не брились.
Я немедленно купил прибор. То есть я сказал, что покупаю только бритву, однако лавочник заупрямился. Впрочем, цену он просил смехотворную, и я согласился. Купил прибор, переложил бритву в карман, а все остальное выбросил тут же, на улице, едва выйдя за дверь, над которой на редкость противно дребезжал колокольчик.
Однако, представьте, покупка не заняла меня надолго и не помогла избавиться от дурного настроения. Точно так же и новая порция «расслабления» не произвела ожидаемого эффекта. Я много думал над этим, и, прошу заметить, мне кажется очень важным, что по-настоящему расстроили меня отнюдь не слова девицы, а именно то, что привычные ритуалы повседневности вдруг дали сбой. Вот что меня выбило из колеи на самом деле – что по сравнению с этим слова какой-то юной особы, ничего еще в жизни не понимающей, которой в силу невысокого положения отца остается только мечтать о счастливом браке?
Вот что на самом деле мучило меня в ту ночь… Хотя и то, что я вам сказал сейчас, не есть, конечно, настоящая причина моих несчастий. Нет, если проследить цепочку событий, то именно девушка во всем виновата. Простите, я путано объясняю? Да ведь дело в том, что в той лавке всего за два гривенника я купил себе демона.
Я совершенно уверен, что в бритве находилась некая демоническая сущность. Страшная, неощутимая, неуловимая… Все-таки не средневековье на дворе, а эпоха просвещенная, каждый образованный гражданин в состоянии определить не только темную или светлую энергетику, но и угадать наличие поблизости демона. Но этот, как вы его шутливо прозвали, Ухокусай гораздо могущественнее тех демонов, с которыми доводилось встречаться разумным за всю историю.
Да, я уверен, что это так! Подумайте, из-за чего еще могли не помочь такие надежные, проверенные временем способы обрести душевное спокойствие? Ну, может, и не спокойствие, но хотя бы его призрак – ведь я понимаю, что обманывал себя, что я действительно был скучным существом и все такое прочее, но ведь прежде мне удавалось внушить себе противоположное. А тут не удалось. Конечно, из-за того, что в бритве сидел демон…
И почему бы еще не когда-нибудь, а именно на следующий день у меня впервые в жизни дрогнула рука и я порезал клиента при бритье? Я здравомыслящий человек, то есть теперь уже призрак, конечно, но все равно здравомыслящий, не сомневайтесь, я понимаю, что рано или поздно все случается впервые. Но почему именно тогда, именно вслед тому несчастному дню? Разве не ощущается тут явственно чья-то злая воля?
Эта первая и единственная покамест ошибка крепко меня подкосила. Рука больше не изменяла мне, но я ожидал этого каждодневно, стал тревожен и мнителен. Высшая аккуратность во время работы сменялась рассеянностью в часы досуга. Я стал терять вещи, путать дни недели. Раздражался по мелочам, чего со мною отродясь не бывало. Всей выдержки моей теперь хватало только на то, чтобы предельно сосредоточиться, когда приходил клиент.
В тот день, когда меня посетил обер-полицмейстер, я вопреки ожиданиям чувствовал себя намного лучше, был бодр и самоуверен. О том, кто таков мой посетитель, я не знал, ведь я не разбираюсь в знаках отличия полицейского ведомства и газет не читал, так что понятия не имел о визите в Дремск высокого начальства.
Однако стоило ему сесть в кресло и объявить, что он желает побриться, что-то случилось со мной. То ли его блестящий мундир так подействовал, то ли суровый взгляд, но я вдруг заробел и растерялся. Ах, впрочем, нет, припоминаю, что сначала я не сразу нашел полотенца, которые забыл разложить, когда их принесли из прачечной. Потом не увидел на привычном месте бритвы.
Ту самую, купленную в грязной лавке бритву я использовал редко, ведь именно ею впервые порезал клиента. Сейчас мне особенно не хотелось брать ее в руки, но она лежала на виду, а старая, привычная, куда-то подевалась. Я правил ее незадолго до этого и, вероятно, забыл где-нибудь, но никак не мог вспомнить где, да и важный господин в кресле, кажется, торопился. Я взбил пену, стал намыливать ему щеки и тут еще, как назло, закапал ему сапоги.
И это его молчание… Я ведь говорил не переставая, как обычно говорят парикмахеры с клиентами, о чем угодно: о погоде, о всякой чепухе… Всегда легче работать, когда клиент к тебе расположен. А этот молчал, погруженный в свои мысли. Я видел, что ему совсем не хочется говорить, но никак не мог остановиться, словно от того, добьюсь ли от него хоть слова в ответ, зависела моя жизнь.
А он молчал, и это угнетало! Я раскрыл бритву, провел ею по ремню, хотя в этом не было необходимости, потому что ее я, помнится, тоже правил в то утро, и поднес лезвие к щеке посетителя. Я был уверен, что порежу его, и собрал всю силу воли, чтобы держать бритву ровно. Вот сталь коснулась кожи… Снизу вверх – движение легкое, как полет бабочки, как последнее дуновение ветерка перед закатной тишью. Я слышал, как потрескивают срезаемые волоски, и знал, что второго движения уже не понадобится. Снизу вверх – от подбородка до мочки уха. Изящно и чисто.
И вот когда первое движение было завершено, что-то случилось с моей рукой. Она не просто дрогнула – ее повело дальше против моей воли. Какое еще предположение способно все объяснить, кроме того, что бритва была живая, что в ней сидел демон, которому доставляло удовольствие ввергать меня в пучину страданий?
Нет, я не отрезал ухо господину обер-полицмейстеру. Но до этого было уже недалеко. Порез оказался глубоким, я едва сумел остановить кровь, и уже невозможно вспомнить, сколько предметов я опрокинул и разбил, отыскивая кусок марли.