Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
Однако в этот туманный, пропитанный моросью час не было ни влюбленных парочек, ни старух, выходивших на посиделки, ни древнего деда. Улица выглядела пустынной, лишь сквозь ставни пробивался желтый, словно разбавленный, свет керосиновых ламп. Даже из психобольницы не доносились возбужденные голоса ее обитателей. Можно было подумать, что вся Барочная улица погрузилась в глубокий сон без времени и границ. Ни одного звука, кроме стука копыт, глухо разносившегося в тишине. Павел Сергеевич не понукал коня, уверенный, что Зяблик, знающий этот путь, и без того никогда не собьется.
Чуть пониже психиатрической больницы Барочная выгибалась верблюжьим горбом, а дальше, на скрещении с Кавказской, резко уходила вниз корявым, с выбоинами и рытвинами, спуском.
Туман бесплотной гущиной все теснее и теснее обволакивал всадника и копя, и уже совсем ничего ни впереди, ни позади не было видно. Внезапно к стуку копыт по осклизлым булыжникам примешался какой-то посторонний не то звук, не то шорох, и вдруг у самой конской морды из тумана вынырнула высокая человеческая фигура.
— Товарищ, — прозвучал хриплый голос, — спичек, случаем, не найдется?
— Отчего же, — добродушно ответил Якушев, удивляясь, что кому-то в этот поздний вечер понадобилось еще и закурить. Он чуть-чуть натянул повод, шаря в глубоком кармане галифе, и в это мгновение яркая вспышка ударила по глазам, грохот выстрела оглушил его. Павел Сергеевич ощутил сильный удар в грудь, и отчаянная мысль сверкнула в сознании: «Он же в меня стреляет. Надо выхватить браунинг…» Он сунул руку в другой карман, но она стала слабеть, а вместо браунинга на мостовую выпал тугой бумажник. И в эту секунду второй выстрел расколол тишину новочеркасской окраины. Павел Сергеевич глухо застонал и навалился простреленной грудью на спину коня. Топота убегающего бандита он уже не слышал.
Александру Сергеевичу было в этот вечер не по себе, и, не дождавшись брата, он прилег в большой комнате на кровать. Астма его пощадила; выпив чаю с сухой малиной и подавив в себе легкий озноб, он, не раздеваясь, накрылся сверху одеялом и кратко предписал жене:
— Когда Павлик появится, разбуди меня немедленно, Наденька.
— Да не придет он уже, наверное, — вздохнула Надежда Яковлевна. — Погода стоит — зги не видать.
Она задула в лампе огонь и ушла к детям на кухню, где на горячей плите уютно попискивал чайник. Сон уже успел крепко сковать обессиленное тело Александра Сергеевича, когда жена стала трясти его за плечо.
— Саша, проснись, — раздался ее встревоженный шепот, — неладно у нас.
— А? Что? — невнятно пробормотал Александр Сергеевич.
— Кто-то скребется у парадного и стучит в дверь… лошадь, по-моему.
Сдерживая подступивший кашель, Александр Сергеевич ринулся в кабинет, загнал патрон с жаканом в ствол берданки и оцепенело замер посреди комнаты, а жена требовательно продолжала:
— По-моему, это лошадь. Иди посмотри, откуда она в такую поздноту взялась. Ты слышишь, как она тревожно ржет?
— А если это бандиты? — произнес Александр Сергеевич ту самую фразу, которую в подобном случае произнес бы каждый домохозяин на окраине.
— Стыдись! — презрительно выпалила жена. — Слишком уж ты смерти боишься.
— Не своей, Надюша, — шепотом оправдывался он, — твоей да их. — И он кивнул на вбежавших в комнату перепуганных мальчишек.
— Отдай ружье! — гневно перебила Надежда Яковлевна.
— Надюша, да ты что… я сам, — осмелевшим голосом сказал Александр Сергеевич и решительно шагнул в холодный от сырости коридор. Звякнул сброшенный с петель тяжелый засов, послышался скрип окованной железом двери и его отчаянный, полный ужаса голос:
— Павлик… родной… убили!
Когда Надежда Яковлевна в легком ситцевом халатике выскочила на улицу, она увидела в сырой туманной мгле забрызганную кровью гриву коня и припавшее к луке седла безвольное тело. Голова Павла Сергеевича свисала вниз, густые русые волосы были мокрыми от туманной мороси, и только сильные руки, сомкнутые в предсмертной муке, удерживали его в седле. Прислонив к стене совершенно ненужное сейчас ружье, Александр Сергеевич распорядился:
— Надюша, Гришутка, Веня… помогите внести его в дом. Тазик с водой и марлю.
С немалым трудом разняв руки брата, он взвалил его на плечи, при поддержке жены и детей внес в теплую кухню и осторожно опустил на кровать.
— Гриша, Веня! — закричал он сыновьям. — Бегите, сынки, в нашу больницу, найдите главного врача Николая Григорьевича Водорезова, скажите, чтобы шел незамедлительно. Он старый наш друг, в беде не покинет.
— Да что ты, Саша! — гневно перебила Надежда Яковлевна, с трудом попадая в рукава плаща. — Куда ты детей погнать хотел неразумных? Сама я…
Очевидно, внося брата в дом, он все-таки причинил ему боль, потому что, когда Надежда Яковлевна захлопнула за собой дверь, Павел Сергеевич раскрыл глаза.
— Не надо, — произнес он сквозь кашель слабым, хриплым голосом. — Он стрелял два раза… Опоздали, ребята, кажется, я ухожу… — Потом жестом попросил всех приблизиться. На бескровных губах Павла Сергеевича вспыхнула и погасла бледная улыбка, и он перешел на неясный шепот. — Гришатка, Веня, — продолжал он хрипло, — будьте большевиками… Пусть ваш отец не кряхтит… лучшей веры у нас всех нет и не будет…
Он замолчал. Из полуоткрытого рта вырвалось сиплое дыхание, губы сомкнулись.
Когда через четверть часа Надежда Яковлевна возвратилась вместе с запыхавшимся от быстрой ходьбы долговязым человеком в белом халате, Александр Сергеевич даже не пошевелился. Главный врач расстегнул пропитанную кровью кавалерийскую гимнастерку Павла, послушал его, потом поднял плетью свисавшую тяжелую руку и соединил на груди с другой. Не глядя на Александра Сергеевича, промолвил:
— Саша, возьми себя в руки. Я уже тут не нужен. Большевик Якушев скончался.