Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
— Как видишь, — согласился Павел. — Кто такой Шекспир, я с самого начала подпольной работы знаю. В театры в ту пору, разумеется, не ходил, но в одной камере с актером сидел, который этого самого Яго играл. Он мне и про Отелло рассказывал.
Глаза Александра Сергеевича внезапно наполнились тревогой. Его пальцы стали беспокойно шарить по зеленому сукну стола, наталкиваясь на множество разбросанных по нему предметов, пока не нащупали черный футляр. Вынув пенсне, он утвердил его на рыхлом носу, будто собирался для чего-то получше разглядеть брата, затем снял и подрагивающими пальцами возвратил
— Павлуша, — промолвил он, волнуясь. — А второй встречи с этим самым трижды орденоносцем у тебя не было?
— С каким этим самым? С Прокопенко, что ли?
— Именно.
— Была, Саша, — произнес Павел уверенно и после длительной паузы прибавил: — Смутное дело получается, братишка. Два часа назад я опять лоб в лоб с ним повстречался. И снова в магазине, на этот раз в промтоварном. И опять он мне безумно напомнил того беляка, от пули которого погибла Лена. Но что я мог сделать? Посуди сам, весь город чтит этого человека. А я подойду, тресну вдруг его по физиономии и закричу: «Вяжите этого негодяя, он убил мою жену! Это врангелевский офицер!»? Но кто мне поверит? Надо ведь доказать! А у меня доказательств ровным счетом никаких. Мне же и дадут по шее за попытку скомпрометировать героя гражданской войны. Он мгновенно скажет, что бывают двойники в человеческом море и бывают ошибки ослабленной памяти, толкающие людей на неверные действия. И я останусь в дураках, да еще в каких.
Александр Сергеевич кивнул головой, будто соглашаясь с этими доводами брата, но вдруг произнес совсем иное.
— И все-таки, — сипло дыша, посоветовал он, — не будь благодушным, брат. Сообщи о своих предположениях должностному лицу, которому ты доверяешь, как собственной совести.
— Тому же Ловейко, — перебил его Павел Сергеевич. — Ты будто бы прочел мои мысли, Саша. Начну завтрашний день беседой с ним.
У парадного послышался шум подъехавшего «форда». Скрипнули тормоза, мотор фыркнул и смолк. Зато вся Аксайская огласилась восторженным визгом выпрыгивающих из автомобиля ребятишек. Четырежды прозвучал веселый мотивчик «Кукарачи». Очевидно, кто-то из детей, а скорее каждый по очереди, с разрешения шофера давил на клаксон.
Братья как по команде встали. Сутуловатый, дышавший с присвистом Александр Сергеевич снизу вверх взглянул на брата и невольно залюбовался его могучей грудью и широкими плечами, распирающими новый костюм, крутым подбородком и ясными глазами, в которых бушевало столько нерастраченной энергии.
— Ну, Пашка! — с завистью воскликнул он. — Эка красавец-то какой! — Женить бы тебя, подлеца, надо. Не век же тебе бобылем маяться. А на нашей казачьей земле красавиц, насколько я понимаю, и после гражданской войны не убавилось.
— Проработаем, — сверкнув зубами, ответил брат.
— Что проработаем? — растерялся Александр Сергеевич.
— Этот вопрос.
— Нечего сказать, шикарно, — возмутился младший Якушев. — Опять ты на диком жаргоне каком-то говоришь. Ты мне еще «Кирпичики» спой, градоначальник.
— В следующий раз, братишка, — пообещал Павел, — когда стаканчик рыковки выставишь. Да, кстати. Совсем упустил из виду. А как там этот самый Упырь поживает? В ставни камнями больше не бросается?
— Ох, я
— Это хорошо, — улыбнулся Павел, — острастки больше будет иметь. Ну, прощай, Саша. Неделя до конца предстоит тяжелая, а на будущей машину мы с Ваней поставим в ремонт, и не взыщи, опять на Зяблике к тебе пожалую по старой кавалерийской привычке.
— И в этом бостоновом костюме?
— Зачем же, он у меня единственный. В форме своей разлюбимой прискачу. Как бывший командир РККА, не снятый еще с учета.
Он задержался у порога, потом неожиданно вернулся и поцеловал брата в щеку, как целовал давным-давно маленького, если следовало того успокоить, а отца не было дома.
В десятом часу утра в доме с каменной кукушкой над резной дверью раздался телефонный звонок. Николай Модестович Прокопенко в эту минуту снимал с острого лезвия бритвы мыльную пену, в которой тонули срезанные со смуглой щеки волоски.
— Василий! — закричал он своему стриженному под полубокс бывшему ординарцу, имевшему теперь документы на имя партизана гражданской войны Стеблева, плотно сбитому средних лет человеку с грубыми чертами лица, борцовской шеей и широким, как бы расплющенным носом. — Василий, а ну-ка узнай, кто там объявился по мою душу.
— Это из военкомата звонят, вас спрашивают.
— Скажи, сейчас подойду. — Прокопенко наскоро обтер лицо махровым полотенцем и в неподпоясанной расстегнутой гимнастерке двинулся в кабинет. У Николая Модестовича было пять таких одинаковых, с шиком пошитых гимнастерок, которые он предпочитал всякой другой одежде. Он нисколько не смущался при мысли, что посторонние могут подумать, будто он носит одну и ту же. Подмигивая верному Василию, он самодовольно восклицал:
— А знаешь, братец, истинный красный герой перекопских боев всегда должен отличаться скромностью.
— Да уж действительно, Николай Модестович, — соглашался в такие минуты бывший ординарец.
Войдя в кабинет, Николай Модестович спокойным движением руки взял телефонную трубку и голосом, полным внутреннего достоинства, ответил:
— Рад вас слышать, дорогой Петр Данилович. Да. Понимаю. К которому часу? Прекрасно. Ровно в полдень буду в вашей приемной. Для меня любое ваше пожелание приказ. Извините, люблю точность. Несносная черта характера. Не смогли бы вы сообщить цель приглашения? Несколько уточнений, связанных с воинским учетом? Ну что же, бывший красный комэска всегда с удовольствием ответит на ваши вопросы.