Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
— Псина, беленькая ты моя, вот тебе еще и кусочек сыра в придачу.
Ребята нагибали головы и делали вид, будто не замечают вспышек этой нежности. Как была сильна мальчишечья ревность в эти минуты!
Но однажды чуть было не случилось непоправимое. Время от времени по Аксайской улице, громыхая плохо смазанными колесами, проезжала телега, которой правил одноглазый Мирон, человек средних лет, угрюмый и нелюдимый. Рядом с ним почти всегда сидел конопатый подросток Филька с блеклыми равнодушными глазами, держа перед собой огромный сачок, предназначенный отнюдь не для ловли бабочек, а для погони за бездомными собаками. Впрочем, под бездомной подразумевалась любая псина, неосмотрительно удалившаяся от своего жилища. За спинами Мирона и Фильки вздрагивала на телеге решетчатая клетка, именуемая халабудой, в которой стонущими голосами молили о пощаде лохматые узники.
Телега эта обычно начинала свой путь почти от кирпичного завода, а завершала у Крещенского базара, на другом конце города. Мирон и Филька получали с отлова приличные комиссионные, поэтому обнаруживали отменное рвение в своей работе. При появлении халабуды тишину Аксайской улицы то и дело оглашали мальчишеские голоса: «Жорка, хавай своего Гвоздика, а то одноглазый Мирон в клетку посадит», «Митька, загоняй Тобика домой!».
Венька в тот день вышел на улицу в благодушном настроении. Его карманы были набиты белыми сухарями, предназначенными для Мурзы, и она, весело скаля зубы, уже бежала навстречу. Вдруг чья-то тень пересекла меж ними дорогу. Послышался отчаянный визг, и серый брезентовый мешок накрыл собаку. На всю Аксайскую разнесся безнадежный вопль.
— Дядя Мирон! — раздался торжествующий голос Фильки. — Смотри, на мыло какую принцессу поймал!..
— Герой! — лениво подтвердил одноглазый. — Только зачем же на мыло? Мы ее на коммерцию пустим, потому что собачонка знатная. Глядишь, и на полбутылочку дополнительно заработаем. Ась?
Веньку словно кто-то подтолкнул в спину. Горячая волна крови звоном ударила в виски, и он подбежал к вознице.
— Дядя Мирон, отпусти. Она не бродячая. Это наша собака.
Одноглазый Мирон сплюнул семечную шелуху и презрительно выговорил:
— А откуда ты взял, что не бродячая? Ежели на улицу выбежала, сталоть, уже и есть бродячая и по закону нам принадлежит. А ты еще несмышленыш и не ведаешь о том, что есть постановление. Там сказано, что всех бездомных уничтожать надоть, чтобы они бактерий всяких заразных не разводили, значитца. Ступай домой мамкину титьку сосать. Не дорос еще, чтобы мне указывать, я декрет сполняю.
За Мурзой уже защелкнулся замок, и она оттуда, из самой глубины клетки, с безмолвным отчаянием смотрела желтым глазом на одного только Веньку. И тогда мальчик понял, что, если не сделает сейчас чего-то решительного, собака погибнет.
— Дядя Мирон, выпусти! — закричал Венька. — Ты не имеешь права собаку мою убивать!
Одноглазый Мирон перестал лузгать семечки и расхохотался. Эта игра начинала его забавлять. За телегой мрачно шествовали аксайские мальчишки: Жорка Смешливый, Петька Орлов, Колька Карпов, Олег. Из ближних дворов выскакивали другие и примыкали к этой процессии.
— А ну геть, не то огрею! — погрозился Мирон и поднял кнут.
Венька сначала оцепенел, но вдруг какая-то непонятная волна будто бы подняла его на огромную высоту, и, уже ничего, кроме ярости, не ощущая, он схватил в руку тяжелый ноздреватый ракушечник и отчаянно закричал:
— Ребята, каменьями его! Каменьями!
…Позже, много лет спустя, когда надо было впервые в жизни подавлять огонь зениток, выплевывающих с земли в их одинокий Ил-12 десятки килограммов раскаленного металла, он вспомнил этот случай из затуманенного временем детства, чтобы отвести от себя волну страха, и это удалось…
Венькин камень-ракушечник попал в спицу колеса и раскололся желтыми брызгами. Камни других ребят застучали по клетке с собаками. Филька трусливо схватился ладонями за виски.
— Дядя Мирон, они же головы нам пораскровянят…
— Погодь! — сурово оборвал его одноглазый и остановил телегу как раз на самом скрещении Аксайской и Барочной. Из окон якушевского дома все происходящее было видно, как на ладони, и Венька похолодел при мысли, что отец или мать станут невольными свидетелями всей этой баталии.
— Погодь! — повторил Мирон. — Я из него сейчас мокрое место сделаю, ноги из задницы повыдергиваю!
Одноглазый грозно шагнул к Якушеву, и Венька почувствовал неодолимую тяжесть в коленях, словно какая-то сила приковала его к земле. Другие ребята попятились. Один Жорка Смешливый поднял увесистый кирпич и, сверкая глазами, крикнул:
— А ты его отпусти, дядька. Отпусти, слышишь, не то…
— Что «не то»?.. — осклабился Мирон.
— По кумполу тебя тресну! — решительно сказал Жорка и выругался так длинно и замысловато, как только на Аксайской умели ругаться.
Одноглазый, готовившийся схватить Веньку за руку, вдруг повернулся к нему спиной и шагнул к Смешливому.
— Венька, беги! — крикнул Жорка товарищу, но увидел, что тот не двинулся с места, лишь наклонился и взял в руку второй кирпич.
— А я его не боюсь! — закричал вдруг Венька. — Убивать будет — не испугаюсь. Живодер, палач, белогвардеец… Только тронь Жорку, я тебя по затылку сзади!..
— Пацаны, а мы? — крикнул самый старший из всех Колька Карпов, и все как по команде потянулись за камнями.
Пожалуй, во всем Новочеркасске не дрались так мастерски камнями, как на окраине, и не одна лихая голова облачалась после таких драк в белые бинты, которые то и дело темнели от крови. Трудно было сказать, чем бы закончилось столкновение десятка мальчишек, воинственно державших в руках кирпичи, с ловцами собак, если бы не раздался в эту минуту веселый бас:
— А ну-ка, станишники, докладайте, что здесь происходит и по какому случаю вы такие всклокоченные?
Это от бугра вверх по Барочной улице, лениво поплевывая желтыми тыквенными семечками, поднимался веселый богатырь Ваня Дронов. Был он по какой-то причине принаряжен: белая рубашка с воротничком апаш, открывающим сильную, коричневую от раннего загара грудь, белые, наглаженные в стрелку парусиновые брюки, белые туфли, начищенные разведенным зубным порошком. Дрон добродушно улыбался, демонстрируя свои идеально белые зубы. Обращаясь к одному Петьке Орлову, сказал: