Новочеркасск: Книга первая и вторая
Шрифт:
— Я не из казаков, — потупившись, ответил Якушев.
— Вот как! — удивился инженер. — А кто же ты, позволю себе спросить?
— Мы с женой Любашей беглые. Из-под самого Воронежа пришли. Барин замучил.
— Донскую вольницу искать? — как-то жалобливо усмехнулся Ефимов, и его рыжие с золотинкой глаза наполнились грустью, которую молодые парни не заметили. Отшвырнув от себя носком пропыленного сапога упавший со стены комок загустевшей от раствора щебенки, он неопределенно сказал: — И что же, нашли?
Андрейка пожал плечами.
— Не знаю. Только нам с Любашей здесь все нравится.
— Что же именно? Земля, небо, Дон?
— Люди, — застенчиво промолвил Якушев. — Больно уж они здесь хорошие. Во всех бедах нам помогали.
— Вот как! — одобрительно закивал Ефимов. — Что же, парень, в этом есть, пожалуй, резон. Люди на нашем Дону действительно отзывчивые. А теперь к делу. Ты, дружище, тоже женатый? — обратился он к молчавшему до сих пор Дениске Чеботареву.
— Не, — замотал молодой казак смолистым чубом. — У меня одна маманя осталась в Черкасском.
— Будь по-моему, — засмеялся инженер. — Суд скорый — суд правый. Ты, Якушев, с завтрашнего дня полагай себя десятником с прибавкой денежного содержания. Ты, Чеботарев, останешься пока в прежней должности каменщиком, но и о твоем повышении, казачий сын, тоже буду думку иметь. Уж больно мне ваша работа по душе пришлась. Жилье в Новом Черкасске будете получать в числе первых.
— Благодарствуем, господин капитан! — гаркнули парни одноголосо.
Ефимов сердито свел выгоревшие брови.
— Я вам не господин, а просто инженерный капитан. Так и попрошу величать в дальнейшем.
И ушел. Дениска поглядел на друга и весело воскликнул:
— Слушай, а с тебя по такому поводу магарыч! Ведь начальником у меня теперь будешь.
— Ладно, что-нибудь наскребу, — вздохнул Андрейка и похлопал себя по карману, в котором так ничего и не зазвенело.
На строительстве нового города парни вели себя исправно, не пили, не балагурили, получку почти целиком отсылали в Черкасск своим. Но в честь назначения десятником Андрейка не мог устоять, чтобы не выставить другу угощение. У старого Моисея взял он уже в долг целую четверть раздорского сухого вина, буханку белого хлеба из славной донской муки — крупчатки, круг колбасы с тем расчетом, чтобы от него что-то осталось и на другой день, да десяток яиц. Пиршество вышло небогатое, но когда парни расстелили старую солдатскую шинель, невесть каким путем Дениске доставшуюся, и все это на нее выложили, то, подогретые аппетитом, почувствовали себя самыми счастливыми людьми в мире. Расположились они на высоком бугре, у которого кончалась первая очередь строительства. Именно отсюда тянулся к центру ряд новых каменных зданий, вплоть до самой войсковой канцелярии и соборной площади. А вниз, аж до тихой аксайской воды, слившейся с Доном, убегала лишь узкая тропка, поспешившая зарасти рано выбухавшей в эту весну лебедой.
Солнце успело уже припасть к прохладному зеркалу воды, будто разом хотело напиться за весь свой каторжный рабочий день. В эту пору, бывало, по всему затопленному Черкасску уже носились целые тучи комаров и озверело кусали всех, кто попадался на пути. А здесь, на высоком бугре, было сухо и тихо. Ни один комар еще не заявил о себе надсадным писком. Андрейка разлил вино в большие жестяные кружки, и они с удовольствием чокнулись. Терпкая прохладная жидкость прошла по жилам, веселым давлением прилила к лицам и сразу сделала усталых парней добрее и разговорчивее. Под это вино такими вкусными казались вареные яички, колбаса с белыми глазками сала и пышный мягкий хлеб.
Потом они заговорили о войне. Собственно говоря, заговорил один лишь Дениска, а Якушев его речь мрачно опротестовал:
— Да на кой она тебе черт сдалась, война эта самая! Проку в ней что? Бабы вдовами останутся, детишки — сиротами. А солдатики, те и вовсе. Кто живот на поле брани положит, кто без ноги, на деревяшке, домой приплетется.
— Не! — снисходительно перебил его Дениска. — Тут я вовек с тобой несогласный. Казак на то и создан, чтобы за царя-батюшку на войны ходить и отечество от супостатов оберегать. Лично я одно могу тебе возразить. Я войну жду не дождусь, по первому сигналу добровольцем пойду. Веришь ли, нет, но я тебе как на исповеди гутарю. Живет во мне вера, что я на войне подвиг самый что ни на есть удивительный совершу. Либо пороховой погреб вражеский один подползу и взорву, либо ихнего самого большого генерала на седле своего скакуна в плен примчу.
— А я бы войны не хотел, — грустно заметил Андрейка. — Как хорошо, если бы люди вечно в миру и братстве жили и никогда друг на дружку оружия бы не поднимали. — Обхватив руками согнутые колени, он задумчиво вглядывался в займище, на которое опускались холодеющие сумерки. — Вот скажи-ка, Дениска, а может когда-нибудь время такое прийти, что не будет никаких войн? Люди станут добрее, ласковее, займутся одним трудом.
— Эка хватил! — засмеялся, блестя зубами, Чеботарев. — В казаки собираешься, а такие речи гутаришь. Войны всегда будут. Пока цари есть, будут и войны.
— Почему же?
— А потому что цари, они знаешь какие? — Дениска огляделся по сторонам, сверкнул в темноте белками глаз и, понизив голос, закончил: — Злые. Да, да, ты мне головой не верти, дело я гутарю. Они только вид делают, что добрые, когда друг с дружкой из золоченых кубков сладкую мадеру пьют. А на самом деле тут же стараются друг дружку надуть да войной неожиданной пойти. Ну а мы, казаки донские, дело известное. Первые защитники отечества и престола. Про то даже в песнях наших говорится. — Грустное выражение смыло с Денискиных губ улыбку, и он вполголоса напел:
Когда я был парнишка малый, Не знал, что служба у царя есть. Теперь я знаю — служить надо В чужой и дальней стороне.Песня захлебнулась. Андрейка выбросил в канаву яичную скорлупу и колбасные очистки, заткнул бутыль с остатками вина, сказав: «Оставим на завтра к обеду». Месяц тускло светил над ними.
— Эх, брательник, дивная штука жизнь, — раздумчиво заговорил Дениска. — Вот пьем мы зараз наше доброе виноградное вино раздорское, а ить никто не знает, что случится с каждым через год, два иль три.