Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг.
Шрифт:
М. И. Пущин, согласно его воспоминаниям, вооружился перед первым допросом «всевозможными отрицаниями»; причиной послужило то обстоятельство, что он не знал, арестован ли его старший брат, вовлекший его в заговор; по собственному признанию мемуариста, на первом допросе он скрыл свою осведомленность о заговоре [361] . Степень его откровенности на первом допросе в силу этого была крайне незначительной. Разумеется, М. Пущин не был одинок в стремлении предельно ограничить сообщаемую информацию, в особенности по вопросу о составе участников раскрытого правительством тайного общества и заговора. Характерны в этом смысле показания И. Пущина, который, по собственному утверждению, не мог назвать участников Практического союза, поскольку, по его мнению, обстоятельства, связанные с этим обществом, не входили в круг расследуемых вопросов. Еще более показательна позиция, занятая И. Д. Якушкиным, который первоначально строго держался правила: назвать никого не могу, так как
361
Пущин М. И. Из «Записок» // Пущин И. И. Записки о Пушкине. Письма. М., 1989. С. 408, 409.
362
ВД. Т. II. С. 206, 210, 229. Ср.: Якушкин И. Д. Записки // Якушкш И. Д. Мемуары. Статьи. Документы. Иркутск, 1993. С. 134.
Наконец, выделим еще один вопрос, важный для изучения недоказанной вины на следственном процессе. Комитет был незаинтересован в полноценном и последовательном расследовании некоторых обстоятельств дела: за этим стояли интересы высшей власти. По-видимому, современные исследователи декабристского процесса правы: император решил провести дознание по отдельным остро интересовавшим его вопросам в рамках секретного следствия, в значительной степени не относящегося к сфере занятий Следственного комитета [363] . Так, обнаружение связей ряда высших лиц государства с вскрытой антиправительственной деятельностью мятежников и заговорщиков подрывало авторитет власти, превращало дело в нежелательный для интересов правительства масштабный заговор антидинастического (отчасти – внутридинастического) характера. Известно, что по этой причине было свернуто расследование причастности высших государственных лиц (М. М. Сперанского, Н. С. Мордвинова, П. Д. Киселева, А. П. Ермолова и др.) [364] . Из этого вытекает, что следствие не было заинтересовано в обнаружении причастности к тайному обществу и к заговору не только самих высших лиц, но также тех фигурантов из числа привлеченных к следствию, кто непосредственно контактировал с этими государственными лицами. На активность при расследовании могли оказывать влияние и другие посторонние для следствия факторы. Настойчивость следователей, интерес к тем или иным лицам и вопросам имели достаточно широкий диапазон: от предельного внимания к каждой детали до игнорирования обвиняющих показаний, поступавших к чиновникам Комитета. Несомненное влияние оказывали руководящие указания со стороны внимательно следившего за ходом следствия императора Николая I, которому принадлежала главная роль при вынесении решений о привлечении или непривлечении вновь обнаруженного лица, причастного к действиям тайных обществ. Эти указания опирались чаще всего на информацию, извлеченную теми же чиновниками следствия из полученных показаний.
363
Семенова А. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. М., 1982. С. 53, 54, 172; Федоров В. А. «Своей судьбой гордимся мы…». С. 145.
364
См. об этом: Семенова А. В. Временное революционное правительство в планах декабристов. С. 53–54, 98, 133, 172–173.
Между тем, недостаточная активность расследования влекла за собой и недостаточную «базу» для обвинения. Если подследственный отрицал обвинение, а само следствие не предпринимало активных усилий по сбору уличающих его показаний, возникали благоприятные возможности для того, чтобы оценить обвинительные показания как недостаточные для вынесения решения о «вине» этого подследственного и предания его ответственности – судебной или несудебной.
Особенно благоприятные возможности избежать наказания возникали у тех, кто, будучи вовлечен в ряды тайного общества, контактировал с 1–2 лицами и, таким образом, находился на окраине его деятельности. В этом случае вероятность серьезного обвинения и даже признания такого лица участником тайного общества резко снижалась. Подследственные, осведомленные о том, что принадлежность к «злоумышленному» тайному обществу является одним из важных пунктов обвинения, не могли быть полностью откровенными в раскрытии всех участников конспирации и заговора 1825 г. Более того, нередко на следствии, чтобы не вовлекать новых лиц в расследование и не подвергать себя дополнительной ответственности, уже уличенные обвиняемые предпочитали умалчивать о наиболее опасных обстоятельствах и фактах.
Итак, какой предстает общая картина поведения привлеченных к следствию, повлиявшая на содержание полученных следственных показаний, а значит – на представления о составе конспиративных обществ?
В начале следствия сразу же выделилась группа безнадежно скомпрометированных участников, фактических лидеров тайного общества и военных выступлений 1825–1826 гг. Следствие получило благоприятную возможность оказывать на них серьезное воздействие: как виновные в самых тяжелых государственных преступлениях они заслуживали смертной казни [365] . Эту группу составили К. Ф. Рылеев, Е. П. Оболенский, С. П. Трубецкой, братья Бестужевы, П. Г. Каховский, И. И. Пущин, С. и М. Муравьевы-Апостолы, М. П. Бестужев-Рюмин и некоторые другие. Следователи могли ссылаться на «силу закона», в то же время обещая смягчение наказания или даже помилование в обмен на предоставление подробной, сравнительно с имеющимися против них уликами, менее «важной» и менее «криминальной» информации: о тайном обществе, его целях и планах. Так были открыты возможности для разнообразных средств давления: шантажа, манипуляций, обещаний прощения и т. д. Большинство подследственных поддалось на это. Об эффективности этих средств красноречиво говорит то обстоятельство, что многие арестованные сразу же стали давать подробные показания, вступив тем самым в своеобразное сотрудничество со следствием. Обещания даровать жизнь, назначить особый вид наказания в виде службы на пользу страны и т. п. ощутимо проглядывают сквозь тексты показаний и писем главных обвиняемых, которых в действительности почти ничто не могло уже спасти. Заключенные надеялись на избавление от самых тяжелых наказаний, очевидно, обнадеженные следователями и лично императором [366] .
365
См. об этом: Боленко К. Г., Самовер Н. В. Верховный уголовный суд 1826 года… С. 165.
366
Об этом прямо говорят письма, написанные в крепости главными обвиняемыми (Пестель, Рылеев, С. Муравьев-Апостол и др.). Так, С. Муравьев-Апостол писал в своем Николаю I о своем стремлении употребить свои способности на пользу отечеству: «…я бы осмелился ходатайствовать перед Вашим величеством об отправлении меня в одну из тех отдаленных и рискованных экспедиций, для которых ваша обширная империя представляет столько возможностей…» (ВД. Т. IV. С. 262). Следует согласиться с Н. Я. Эйдельманом, который полагал, что Муравьеву-Апостолу была дана «определенная надежда» на допросе с участием императора («обещание») (Эйдельман Н. Я. К биографии С.И. Муравьева-Апостола // Эйдельман Н. Я. Удивительное поколение. Декабристы: лица и судьбы. СПб., 2001. С. 141).
В то же время ситуация для многих подследственных была еще более драматичной: из задаваемых вопросов и существа показаний, предмета очных ставок подследственные видели, что следствие интересуют вопросы, входящие в состав основных государственных преступлений, шансы на отказ от формального преследования сводились к нулю. Поэтому они понимали, что открывать в таких условиях все обстоятельства заговора, говорить полную правду о контактах конспиративного характера, в частности, с еще не вовлеченными в процесс лицами, множить обвинения не имеет смысла, так как это еще более будет служить обвинению. Тем не менее, вынуждаемые надеждой на смягчение приговора и даже помилование, многие из них значительно расширяли круг обвиняющей информации, вовлекая в процесс новые лица.
К безнадежно скомпрометированным и уличенным сразу после начала следствия примкнула группа, против которой были получены неопровержимые улики, содержащиеся в доносах, поступивших в распоряжение следствия в самом начале процесса, и в первых показаниях: Ф. Ф. Вадковский (собственноручно написавший письмо к Пестелю и отдавший его в руки доносчику И. В. Шервуду), сам П. И. Пестель, А. П. Юшневский, А. П. Барятинский, Н. И. Лорер, В. Л. Давыдов и др. При обращении к показаниям этой группы лиц складывается впечатление, что эта многочисленная часть подследственных признавала лишь некоторые уличающие факты, стремясь всячески снизить степень собственной вовлеченности в дела тайного общества и заговора. Но показания лиц этой группы, подтверждавшие некоторую часть обвинения, также были важны: тем самым следствие получало в свое распоряжение подтвержденные свидетельства о деятельности тайного общества, его планах, целях, намерениях, активности тех или иных членов. Уличающие показания от представителей основной группы подследственных и от «нестойких» представителей других групп стали поступать одно за другим.
Наконец, существовала т. н. «периферия» конспирации, или лица, связанные с одним-двумя участниками тайного общества; они пытались отрицать сам факт своей причастности, либо представить дело таким образом, чтобы к ним нельзя было предъявить обвинение в деятельности в рамках тайного общества.
Конец ознакомительного фрагмента.