Новолуние
Шрифт:
Я не ответила. Я представила, на что была бы похожа моя жизнь, если бы Карлайл не поддался искушению изменить свое одинокое существование… и задрожала.
— Именно мать Эдварда изменила мое мнение, — голос Карлайла снизился до шепота. Он не отрываясь смотрел в окно не замечая темноту.
— Его мать?
Всякий раз, когда я спрашивала Эдварда о родителях, он просто говорил, что они давно умерли, и он их смутно помнит. Я поняла, что Карлайл очень хорошо их помнит, не смотря на краткость их знакомства.
— Да. Ее звали Элизабет. Элизабет Мэйсон. Его отец, Эдвард старший, не приходил в сознание в
— У него были зеленые глаза? — пробормотала я, пытаясь их представить.
— Да… — глаза Карлайла цвета охры унеслись в прошлое на сто лет назад. — Элизабет одержимо волновалась о сыне. Она теряла собственные шансы на выздоровление, пытаясь ухаживать за ним со своей больничной койки. Я ожидал, что он уйдет первым, ему было гораздо хуже, чем ей. Когда пришло время, она умерла очень быстро. Это случилось сразу после заката, я только что пришел сменить других докторов, работавших целый день. В то время трудно было притворяться, было много работы, и мне не нужен был отдых. Я ненавидел возвращаться домой, скрываться в темноте, притворяться спящим, пока столько людей умирало.
Сначала я пошел проверить Элизабет и ее сына. Я всегда относился к этому осторожно, принимая во внимание хрупкую человеческую природу. Я видел, что ее состояние ухудшается. Лихорадка усилилась, ее состояние трудно было контролировать, ее тело было слишком слабым, чтобы бороться дальше. Она не выглядела слабой, когда пристально смотрела на меня со своей больничной койки.
— «Спаси его!» — скомандовала она мне хриплым голосом, на который было способно ее горло. «Я сделаю все, что в моих силах» — пообещал я, беря ее за руку. Жар был настолько сильным, что она даже не заметила насколько неестественно холодна была моя кожа. По сравнению с ее кожей все было холодным. «Ты должен» — настаивала она, хватаясь за мою руку с такой силой, что я удивился, переживет ли она кризис. Ее глаза были тверды, как камни, как изумруды. «Ты должен сделать все, что в твоей власти. Что не смогут сделать другие, ты должен сделать для моего Эдварда».
Это испугало меня. Она пристально смотрела на меня этим глубоко проникающим взглядом, и на одно мгновение я уверился, что она знает мою тайну. Потом ею овладела лихорадка, и она так и не пришла в себя. Через час после этого разговора она умерла.
Я потратил десятилетия, рассматривая идею создания для себя компаньона. Только такое же существо могло действительно понять меня, не надо было больше притворяться. Но я так и не смог оправдать, то, что сделали со мной.
Там лежал умирающий Эдвард. Было ясно, что у него в запасе мало времени. По сравнению с ним лицо его матери не было мирным, даже после смерти.
Карлайл видел все это снова, его память не была затуманена прошедшим столетием. Я также могла видеть это ясно, пока он говорил — отчаяние больницы, подавляющая атмосфера смерти, Эдвард, горящий в лихорадке, его жизнь, уходящая с каждым часом… я снова задрожала и с трудом представила картину в голове.
— Слова Элизабет эхом отражались в моей голове. Как она догадалась, что я могу? Неужели кто-нибудь действительно пожелал бы такое
Я посмотрел на Эдварда. Даже больным, он все еще был красив. В его лице было что-то чистое и хорошее. Я бы хотел, что бы такое лицо было у моего сына.
После всех тех лет нерешительности, я просто действовал по прихоти. Сначала я отвез его мать в морг и затем возвратился за ним. Никто не заметил, что он все еще дышал. Было недостаточно рук, недостаточно глаз, чтобы уследить за всеми нуждающимися пациентами. В морге было пусто — не было живых, по крайней мере. Я тайно вынес его через черный выход, и нес по крышам до своего дома.
Я не был уверен, что нужно делать. Я постепенно восстанавливался от ран, полученных мной столетиями ранее в Лондоне. Позже я сожалел об этом. Это было слишком болезненно и длилось медленнее, чем было необходимо.
Я все же не сожалею. Я никогда не сожалел, что я спас Эдварда, — он тряхнул головой, возвращаясь в настоящее. Он улыбнулся мне. — Думаю, теперь я должен отвести тебя домой.
— Я отвезу, — сказал Эдвард. Он вошел через темную столовую, двигаясь слишком медленно. Его лицо было спокойно, по нему ничего нельзя было прочесть, но было что-то не так с его глазами — кое-что, что ему было сложно скрыть. Я почувствовала спазм тревоги в животе.
— Карлайл может меня отвезти, — сказала я. Я посмотрела на свою футболку; светло-голубой хлопок пропитался кровью. Мое правое плечо было покрыто толстой розовой коркой.
— Я в порядке, — голос Эдварда был бесстрастен. — Тебе все же нужно переодеться. У Чарли будет сердечный приступ от твоего вида. Я попрошу Эллис дать тебе что-нибудь.
Он снова вышел в кухонную дверь.
Я смотрела на Карлайл с тревогой.
— Он очень расстроен.
— Да, — Карлайл согласился. — Сегодня вечером произошло то, чего он больше всего боялся. Ты подвергаешься опасности, из-за нашей сущности.
— Это не его вина.
— Также как и не твоя.
Я отвела взгляд от его мудрых, красивых глаз. Я не могла согласиться с этим.
Карлайл предложил мне руку и помог встать из-за со стола. Я последовала за ним гостинную. Вернулась Эсми; она вытирала пол там, где я упала. Чувствовался отчетливый запах отбеливателя.
— Эсми, позволь мне убрать, — я почувствовала, как мое лицо снова покраснело.
— Я уже все сделала, — она улыбнулась мне. — Как ты себя чувствуешь?
— Все хорошо, — уверила я ее. — Карлайл зашивает быстрее, чем любой другой доктор, у которого я была.
Они оба засмеялись.
Элис и Эдвард вошли через черный ход. Элис поспешила в мою сторону, но Эдвард медлил, выражение лица было трудно разобрать.
— Пошли, — сказала Элис. — Я дам одеть что-нибудь менее мрачное.
Она нашла мне футболку Эсми похожего цвета. Я была уверена, Чарли не заметит. Длинный белый бандаж, не забрызганный кровью, на моей руке смотрелся не так уж серьезно. Чарли никогда не удивится, увидев меня перевязанной.
— Элис, — прошептала я, как только она подошла к двери.
— Да? — она тоже понизила голос и посмотрела на меня с любопытством, качнув головой в сторону.
— Насколько все плохо? — я не могла убедиться, было ли в пустую говорить шепотом. Даже при том, что мы были наверху, с закрытой дверью, возможно он мог слышать меня. Ее лицо напряглось.