Новые арабские ночи

Стивенсон Роберт Льюис

БРИЛЛИАНТ РАДЖИ

ГЛАВА 1

Похождения одной картонки

До шестнадцатилетнего возраста мистер Гарри Гартлей получал обыкновенное джентльменское воспитание, то есть учился сначала в частной школе, а потом в одном из тех больших учебных заведений, которыми Англия справедливо славится. Но с этого времени у него явилось необыкновенное отвращение к учению; из родителей у него были жива только мать, слабая и невежественная

женщина; она позволила сыну бросить ученье и заняться исключительно самоусовершенствованием в области разных светских пустяков. Два года спустя он остался сиротой и почти нищим. Для производительного труда он был совершенно непригоден как от природы, так и по воспитанию. Он умел петь романсы и мило аккомпанировать себе сам на фортепьяно; красиво ездил верхом, хотя и боялся ездить; превосходно играл в шахматы. Природа наделила его удивительно привлекательной, на редкость красивой наружностью. Белокурый, румяненький, с кроткими голубыми глазами и приятной улыбкой он производил впечатление томной, задумчивой нежности. Манеры его были тихие, вкрадчивые. Но пороха он выдумать не мог, в этом нужно было отдать ему полную справедливость. Совсем не годился ни для войны, ни для мирного управления государством. По счастливой случайности и отчасти через протекцию он в трудную минуту получил место личного секретаря у генерал-майора сэра Томаса Ванделера, командора ордена Бани. Сэр Томас был мужчина лет шестидесяти, с громким голосом, с резкими манерами, характером крутым и властным. За какие-то услуги, о которых ходили темные слухи, передававшиеся на ухо и неоднократно опровергавшиеся, раджа кашгарский пожаловал этому офицеру шестой из известнейших на свете алмазов. Этот подарок превратил генерала Ванделера из бедного человека в богача, из безвестного, непопулярного солдата в одного из львов лондонского общества. Обладатель бриллианта раджи был допущен в самые исключительные кружки. И нашлась молодая, красивая девушка из знатной семьи, которая согласилась сделаться носительницей этого бриллианта ценою супружества с сэром Томасом Ванделером. Леди Ванделер была не только сама по себе бриллиантом чистейшей воды, но и умела показать себя свету в самой великолепной оправе. Многие авторитетные лица признавали ее одной из трех или четырех женщин, считавшихся в Англии первыми франтихами.

Секретарские обязанности Гарри Гартлея были не особенно обременительны, но у него было природное отвращение ко всякому продолжительному труду. Ему не нравилось возиться с чернилами, пачкать себе ими пальцы, а прелести леди Ванделер и ее туалеты побуждали его чересчур часто перекочевывать из библиотеки в будуар. Он умел обходиться с женщинами, любил и умел поговорить с ними о модах и делал это с увлечением. С ним можно было посоветоваться о цвете ленты и дать ему поручение к модистке. В самое короткое время дело свелось к тому, что корреспонденция сэра Томаса постоянно запаздывала, а у миледи явилась вторая горничная.

Кончилось тем, что генерал, будучи и на службе самым нетерпеливым и взыскательным из начальников, в бешенстве вскочил однажды со стула и объявил своему секретарю, что больше не нуждается в его услугах. Свои слова он сопроводил жестом, весьма мало употребительным в джентльменской среде. На беду дверь была отворена, так что мистер Гартлей вылетел из нее стремглав и растянулся.

Он встал, слегка ушибленный и глубоко огорченный. Жилось ему в генеральском доме очень хорошо. Все-таки он там, хотя и на сомнительной ноге, вращался в лучшем обществе; работал мало, питался прекрасно и имел возможность замирать от восторга в присутствии леди Ванделер, которую в глубине сердца называл гораздо более нежным именем.

Получив такое солдафонское оскорбление, он сейчас же побежал в будуар и пожаловался на свое горе.

— Я вижу, любезный Гарри, — сказала леди Ванделер, звавшая его всегда просто по имени, как мальчика или как домочадца, — что вы не исполняли того, что говорил вам генерал. Я тоже никогда не делаю по его, как вы, вероятно, сами знаете. Но тут разница. Жена может загладить целый ряд своих провинностей, ловко угодив мужу в каком-нибудь одном случае. Но личный секретарь не жена. Мне очень грустно расставаться с вами, но ведь вы же не можете оставаться в доме, где вам нанесено такое оскорбление. Желаю вам всего лучшего и обещаю вам, что генерал у меня жестоко поплатится за свое поведение.

У Гарри вытянулось лицо, на глазах выступили слезы, и он взглянул на леди Ванделер с нежным упреком.

— Миледи, — сказал он, — что такое оскорбление? Его всегда можно забыть и простить, но расстаться с друзьями, но разрывать узы сердечных отношений…

Он не мог продолжать. Его душило волнение. Он заплакал.

Леди Ванделер поглядела на него с любопытством.

— Дурачок воображает себя влюбленным в меня, — подумала она. — Почему бы ему не перейти от генерала на службу ко мне? Он такой добрый, услужливый, знает толк в дамских нарядах. Кроме того, его следует вознаградить за полученную обиду. Его нельзя не пожалеть, он такой хорошенький.

В этот же вечер она поговорила с генералом, который уже и сам отчасти стыдился своей вспыльчивости, и Гарри был переведен на женскую половину, где он почувствовал себя как в раю. Он очень гордился своей службой у такой красавицы и смотрел на поручения леди Ванделер, как на знаки особого к нему расположения. Перед другими мужчинами, насмехавшимися над ним и презиравшими его, он, как будто на зло, особенно любил появляться в роли дамской горничной мужского пола или модистки в брюках. С нравственной точки зрения он свою жизнь совершенно не был в состоянии обсудить. Он знал только одно, что все мужчины злы, что злость составляет основную черту их характера, и находил, что проводить целые дни с изящной, милой женщиной, толкуя с ней об отделках и прошивках, все равно, что жить на волшебном острове, защищенном от житейских бурь.

В одно прекрасное утро он вошел в гостиную и принялся разбирать ноты на крышке фортепьяно. Леди Ванделер на другом конце комнаты оживленно беседовала со своим братом Чарли Пендрагоном, старообразным молодым человеком, сильно истощенным невоздержанной жизнью и на одну ногу хромым. Личный секретарь, на которого собеседники даже и не взглянули, невольно подслушал часть разговора.

— Сегодня или никогда — говорила леди. — Раз и навсегда это должно быть сделано сегодня.

— Сегодня, так сегодня, если это необходимо, — вздохнул ее брат. — Но только, Клэра, это гибельный шаг, и нам с тобой придется потом горько каяться.

Леди Ванделер бросила на брата твердый и какой-то странный, загадочный взгляд.

— Ты забываешь, что ведь он в конце концов должен же умереть когда-нибудь, — сказала она.

— Честное слово, Клэра, — сказал Пендрагон, — ты самая бессердечная мошенница в Англии.

— Вы, мужчины, созданы очень грубо, — отвечала она, — и совсем не понимаете оттенков. Вы сами и жадны, и хищны, и насильники, и бесстыдники, и не заботитесь о приличиях, а малейшее проявление чего-нибудь подобного в женщине, даже вызванное необходимостью, вызванное заботой о будущем, вас уже шокирует, возмущает. Не выношу я ничего подобного! Вы не желаете, чтобы мы были умны. Вам непременно хочется, чтобы мы были глупы, чтобы вы могли сообща презирать нас за глупость, которой вы от нас ожидаете.

— Ты совершенно права, — сказал ее брат. — Ты всегда была догадливее меня. Между прочим, ты знаешь мой девиз: прежде всего — семья.

— Да, Чарли, — отвечала она, вкладывая в его руку свою, — я знаю твой девиз лучше тебя. Ты сказал только первую его половину, а вторая будет такой: «и прежде семьи — Клэра». Разве неправда? Ведь это верно, что ты превосходный брат, и я люблю тебя всем сердцем.

Мистер Пендрагон встал, слегка сконфуженный этими семейными нежностями.

— Я бы не желал, чтобы меня видели, — сказал он. — Мне пора идти. Да и за «Ручным Котом» нужно присмотреть.

— Иди, иди, — отвечала она. — Он очень гадкий человек и может все дело погубить.

Она ласково послала ему воздушный поцелуй кончиком пальцев, и брат ушел из будуара по задней лестнице.

— Гарри, — обратилась леди Ванделер к своему секретарю, как только они остались одни, — у меня на сегодняшнее утро есть для вас поручение. Но только вы непременно возьмите кэб; я не хочу, чтобы мой секретарь загорел, и чтобы у него выступили веснушки.