Новые арабские ночи
Шрифт:
Недалеко от дверей им встретился молодой человек, по-видимому, из духовного сословия, очень красивый, но с выражением в глазах какой-то смеси слабости и решительности. Одет он был по-пасторски, но очень нарядно и франтовато. Садовнику эта встреча не особенно понравилась, но он сделал приятное лицо и обратился к клерджимену с самым заискивающим видом и с самой любезной улыбкой.
— Хороший денек, мистер Ролльс, — сказал он. — Замечательно хороший! А это один мой знакомый, зашедший взглянуть на мои розы. Я решился пригласить его в дом, надеясь, что против этого жильцы не
— За себя скажу — ровно ничего, — отвечал его преподобие мистер Ролльс. — Да думаю, что и другие ничего не скажут, даже внимания не обратят на такие пустяки. Сад принадлежит вам, мистер Рэберн, а ведь вы же позволяете нам в нем гулять, поэтому с нашей стороны было бы полной неблагодарностью стеснять вас в приеме у себя ваших знакомых. К тому же, как я припоминаю, — прибавил он, — с этим джентльменом мне приходилось встречаться. Мистер Гартлей, если не ошибаюсь? Я с сожалением замечаю, что вы где-то изволили…
И он подал Гарри свою руку.
Какой-то чисто девичий стыд и желание оттянуть насколько возможно дольше минуту необходимых объяснений побудили Гарри отречься от самого себя и вместе с тем отклонить подвернувшуюся помощь. Он предпочел отдать себя на полный произвол садовника, которого он совершенно не знал, только бы избежать любопытных вопросов знакомого.
— Боюсь, не ошиблись ли вы, — сказал он. — Моя фамилия Томлинсон, я друг мистера Рэберна.
— Неужели? — сказал мистер Ролльс. — А сходство поразительное.
Мистер Рэберн все время был как на иголках и поспешил положить конец этому разговору.
— Желаю вам приятной прогулки, сэр, — сказал он.
И он повел Гарри с собой в дом, а в доме провел в комнату, выходившую окнами в сад. Первым долгом его было спустить шторы, потому что мистер Ролльс все стоял на прежнем месте в задумчивости и сомнении. Затем он выложил все из картонки на стол и, поглядывая с хищною жадностью на разложенное богатство, несколько раз похлопал себя руками по бедрам. Что касается Гарри, то вид этого жадного лица только прибавил ему новое мучение. До сих пор его жизнь была чистая и невинная, хотя и пустая, а теперь он увидал себя замешанным в грязные и преступные отношения. На совести у него не было ни одного преступного дела, а тут он оказывался замешанным в грязную историю и рисковал попасть под наказание. Он с радостью отдал бы полжизни за то, чтобы выбраться из этой комнаты и избавиться от общества мистера Рэберна.
Между тем мистер Рэберн разделил драгоценности на две приблизительно равные части, одну из них придвинул к себе и сказал:
— Все на свете оплачивается, это уж так установлено. Вы должны знать, мистер Гартлей, если вас действительно так зовут, что я человек сговорчивый и добродушный. Я бы эти камешки мог все взять себе, и посмотрел бы я, как бы вы посмели сказать хоть одно слово, но я не желаю стричь вас совершенно догола… Вот здесь две равные кучки. Одну берите вы себе, а другую возьму я. Согласны вы на такой раздел, мистер Гартлей? Говорите же. Я не такой человек, чтобы стал спорить из-за одной какой-нибудь брошки.
— Сэр, я совершенно не могу принять вашего предложения, — отвечал
— Ваши они или нет, можете вы ими делиться или нет — это меня не касается, — возразил Рэберн. — Я просто жалею вас, иначе бы отвел вас преспокойно в полицию. Подумайте, какой позор. Какая тень на ваших родителей! Потом — суд и, может быть, ссылка.
Он взял Гарри за руку около кисти, где пульс.
— Я тут ничем не могу помочь, — плакался Гарри. — Но это не моя вина. Вы сами не хотите отправиться со мной на Итонскую площадь.
— Не хочу, это верно, — отвечал садовник. — И я намерен поделить с вами эти вещицы.
Он с силой вывернул руку несчастного юноши. Гарри не мог удержаться от крика. На лбу у него выступил пот. Боль и страх, может быть, возбудили в нем сообразительность. Он уяснил себе, что теперь ему ничего не остается, как уступить разбойнику, а потом можно будет, при более благоприятных обстоятельствах и очистив самого себя от подозрений, вернуться в дом и заставить его вернуть награбленное.
— Я принимаю, — сказал он.
— То-то, агнец вы этакий! — издевался садовник. — Я знал, что вы в конце концов поймете свою выгоду. Картонку эту я сожгу в печке, потому что ее многие видели и могут узнать, а свои вещи вы можете положить к себе в карманы.
Гарри повиновался, а Рэберн хищными глазами следил за его действиями и временами хватал то ту, то другую вещь из его доли и прикладывал к своей кучке.
Когда дело было сделано, оба они направились к входной двери. Рэберн осторожно ее отворил и выглянул на улицу. На ней не видно было прохожих. Тогда он вдруг схватил Гарри сзади за шею, пригнул его голову к земле так, что он мог видеть только мостовую и ступени подъездов у домов, и протащил его по улице минуты полторы. Гарри сосчитал три угла, когда, наконец, грубый озорник выпустил его и, дав ему хорошего пинка ногою, крикнул:
— Теперь убирайтесь!
Когда Гарри поднялся, наполовину оглушенный и с окровавленным носом, мистер Рэберн уже исчез. От боли и горя бедный молодой человек залился слезами и стоял, рыдая, посреди мостовой.
Когда он немного успокоился, он принялся читать надписи с названиями улиц, на перекрестке которых его бросил садовник. Он находился в очень глухой части западного Лондона, среди дач и больших садов. В одном окне он заметил несколько лиц, которые были, несомненно, свидетелями его злоключения. Почти сейчас же вслед затем из дома выбежала горничная и предложила ему стакан воды.
— Бедненький! — сказала она. — Как с вами гадко поступили! Ваши колени все в ссадинах, ваше платье изорвано в клочки! Вы знаете, кто этот негодяй, который с вами так поступил?
— Знаю, и он за это ответит! — воскликнул Гарри, выпив воды и немного освежившись. — Я сейчас побегу обратно к нему в дом и…
— Вы лучше к нам в дом войдите и оправьтесь, — сказала горничная. — Вам нужно умыться и почиститься. Не бойтесь, барыня будет вам очень рада. Сейчас я подниму вашу шляпу… Боже мой! — вскрикнула она. — Вы по всей улице бриллианты рассыпали!