Новые мелодии печальных оркестров (сборник)
Шрифт:
Появились артисты, и Дженни перевела на них жадный взгляд.
Она была такой юной… никогда еще Джейкоб не ощущал юность столь живо. До сегодняшнего дня он и себя причислял к молодым.
Потом, в темной пещере такси, благоухая духами, которые ей купил сегодня Джейкоб, Дженни придвинулась, прильнула к нему.
Он поцеловал ее, но без удовольствия. В ее глазах, губах не промелькнуло даже намека на страсть, дыхание чуть отдавало шампанским. Она прижималась тесней и тесней. Он взял ее руки и положил ей на колени. Ее ребяческая
– Ты мне в дочери годишься, – сказал он.
– Ты не такой старый.
Она обиженно отодвинулась.
– Что с тобой? Я тебе не нравлюсь?
– Зря я позволил тебе выпить столько шампанского.
– Почему? Мне и раньше случалось выпивать. У меня крепкая голова.
– Как тебе не стыдно? Услышу, что ты прикладываешься к спиртному – получишь на орехи.
– Да что ты так раскипятился?
– О чем ты только думаешь? Хочешь, чтобы твое имя трепали на всех углах все торговцы содовой?
– А, замолчи!
Секунду они ехали молча. Потом ее пальцы скользнули в его ладонь.
– Мне никто никогда так сильно не нравился. Что же тут поделаешь?
– Малютка Дженни. – Он снова приобнял ее за плечи.
Помедлив, он опять попробовал ее поцеловать, и вновь его обдало холодом: поцелуй ее дышал невинностью, глаза в миг сближения смотрели поверх его плеча, в темноту ночи, в темноту мира. Ей неизвестно пока, что роскошь – это нечто таящееся в сердце; когда она это поймет и растворится во вселенской страсти, он сможет взять ее, не опасаясь раскаяться.
– Ты мне безумно нравишься, – сказал он, – нравишься – как мало кто до сих пор. Но у меня не идут из головы твои слова о выпивке. Тебе нельзя пить.
– Я сделаю все, чего ты захочешь. – И она повторила, глядя ему прямо в глаза: – Все.
Больше Дженни не пыталась. Машина подъехала к ее дому, и Джейкоб на прощанье ее поцеловал.
Он уезжал радостно-взволнованный; молодость Дженни и ее виды на будущее он переживал глубже, чем в свое время переживал свои. Так, склоняясь вперед и легко опираясь на тросточку, богатый, молодой, счастливый, он проплывал по светлым улицам и темным переулкам навстречу собственному непредсказуемому будущему.
III
Спустя месяц, однажды вечером, Джейкоб сел с Фаррелли в такси и назвал шоферу адрес приятеля.
– Так значит, ты влюблен в эту малютку, – весело проговорил Фаррелли. – Отлично, не стану тебе мешать.
Джейкоб выслушал его с немалым неудовольствием.
– Я вовсе в нее не влюблен, – произнес он с расстановкой. – Билли, я хочу, чтобы ты оставил ее в покое.
– Оставлю, конечно оставлю, – с готовностью согласился Фаррелли. – Я не знал, что ты заинтересован: она говорила, что ничего от тебя не добилась.
– Вся штука в том, что ты тоже не заинтересован. Неужели я такой дурак, чтобы становиться у вас на пути, если бы вы действительно нравились друг другу?
– Ладно-ладно. – Фаррелли начал наскучивать этот разговор. – Я к ней не прикоснусь, хоть меня озолоти.
Джейкоб рассмеялся.
– Прикоснешься, я тебя знаю. Хотя бы от нечего делать. Я вот чего не хочу допустить: какого-нибудь… несерьезного приключения.
– Понял тебя. Я ее не трону, Джейк.
Джейкобу пришлось довольствоваться этим обещанием. Он не особенно верил Билли Фаррелли, однако догадывался, что тот хорошо к нему относится и не обманет, если его не подтолкнет к этому более сильное чувство. Что ему не понравилось, так это ее сжатые под столом руки. Когда он обратился к Дженни с упреком, она что-то соврала; она предложила тут же отвезти ее домой, обещала этим вечером больше не разговаривать с Фаррелли. Ему показалось, что он ведет себя глупо и бессмысленно. Было бы куда проще, если б на слова Фаррелли: «Так значит, ты влюблен в эту малютку», можно было бы ответить попросту «да».
Но Джейкоб не был влюблен. Никого еще он так не ценил, как Дженни. Он видел, как в ней пробуждается совершенно особая индивидуальность. Дженни любила все простое и спокойное. Она училась все точнее отличать предметы мелкие и несущественные и отгораживаться от них. Джейкоб пытался давать ей книги, но вскоре сообразил, что это пустая затея, и стал знакомить Дженни с разными людьми. Он подстраивал различные жизненные ситуации и объяснял их Дженни, а далее с удовольствием убеждался, что она не по дням, а по часам становится более понятливой и воспитанной. Еще он ценил ее беспредельную веру в него, ценил, что она, судя о других людях, обращается к нему как к эталону совершенства.
Еще до того, как картина Фаррелли вышла на экраны, Дженни, поскольку она хорошо себя проявила, предложили контракт на два года – первые полгода по четыре сотни в неделю и далее индексация. Но нужно было переезжать на Тихоокеанское побережье.
– Хочешь, я подожду? – спросила Дженни однажды вечером, когда они с Джейкобом возвращались из поездки за город. – Не остаться ли мне здесь, в Нью-Йорке… поближе к тебе?
– Надо ехать туда, где предложили работу. Пора самой заботиться о себе. Тебе уже семнадцать.
Семнадцать… но она его ровесница, у нее нет возраста. Ее темные глаза под желтой соломенной шляпой были наполнены судьбой, словно Дженни не предлагала только что пренебречь егосудьбой.
– Я думаю, что было бы, если б мне не встретился ты. То есть нашелся ли бы кто-нибудь, кто бы меня продвинул?
– Ты бы продвинулась сама. Даже не думай, будто зависишь от меня.
– Завишу. Я всем тебе обязана.
– Ничего подобного. – Он мотнул головой, но не привел доводов. Ему нравилось, что Дженни так думает.