Новые Миры Айзека Азимова. Том 5
Шрифт:
— Тогда вам просто не на что жаловаться.
— К сожалению, есть на что. Мы не можем добиться стабильного усиления, поскольку тончайшие, бесконечно сложные вариации звука, записанные с помощью лазера, не воспринимаются на слух. Вариаций слишком много, и те из них, что способны усилить воздействие света, тонут в общем фоне.
— А что заставляет вас предполагать, что такие усиливающие вариации вообще существуют?
— Иногда, в основном случайно, нам удается достичь долговременного лечебного эффекта, но мы не понимаем каким образом.
— Эй! — обеспокоенно воскликнул Бишоп. — Это слишком большая ответственность. Когда я пишу музыку, я просто ласкаю слух и заставляю сокращаться мускулы. Я не пытаюсь лечить больные мозги.
— Все, о чем мы вас просим, — это ласкать слух и заставлять сокращаться мускулы, но только в такт с музыкой нормальной энцефалограммы… Поверьте, вам не стоит бояться ответственности, мистер Бишоп. Крайне маловероятно, чтобы ваша музыка могла пойти во вред зато она может принести большую пользу. Гонорар вы получите в любом случае, даже если ничего не выйдет.
— Что ж, — сказал Бишоп, — я попробую, хотя обещать ничего не могу.
Через два дня он вернулся. Доктор Крей, которую вытащили с совещания, посмотрела на него усталыми припухшими глазами:
— Как успехи?
— Есть кое-что. Думаю, должно получиться.
— Откуда вы знаете?
— Я не знаю. Просто чувствую… Я прослушал лазерные записи, которые вы мне дали: музыку энцефалограммы пациента в состоянии депрессии и в норме, то есть после сеанса. Вы были правы. Без мерцающего света ни та, ни другая запись на меня не подействовала. И тем не менее я вычленил вторую запись из первой, чтобы определить, в чем различие.
— У вас есть компьютер? — удивилась доктор Крей.
— Нет, компьютер тут бы не помог. Он выдал бы слишком избыточную информацию. Вы берете сложную лазерную запись, вычитаете из нее другую сложную запись и в результате получаете опять-таки довольно сложную запись. Нет, я вычленил ее мысленно, чтобы посмотреть, какой ритм останется. Этот ритм и будет ритмом депрессии, а стало быть, нужно заменить его контрритмом.
— Как вы могли проделать это мысленно? Бишоп небрежно пожал плечами:
— Не знаю. А как Бетховен держал в голове Девятую симфонию, прежде чем записал ее? Мозг — довольно-таки хороший компьютер, разве нет?
— Да, наверное, — согласилась, сдаваясь, доктор Крей. — Вам удалось подобрать контрритм?
— Надеюсь. Он записан у меня на обычной пленке, никакой особой техники тут не нужно. Звучит он примерно так: татата-ТА-тататаТА-тататаТАТАТАтаТА — и так далее. Я наложил на него мелодию, и вы можете пустить ее через наушники, пока пациентка будет наблюдать за мерцанием света, соответствующим нормальным биоволнам.
— Вы уверены?
— Будь я уверен, вам не нужно было бы проверять, док. Или я не прав?
Доктор Крей подумала немного и согласилась:
— Я договорюсь с пациенткой. А вы пока побудьте здесь.
— Если хотите. Это входит в обязанности консультанта, я полагаю.
— Вам нельзя будет находиться в комнате, где проходит лечение, но я хотела бы, чтобы вы подождали.
— Как скажете.
Пациентка выглядела измученной — глаза потуплены, голос еле слышный и невнятный.
Бишоп бросил на нее осторожный взгляд из угла, где он сидел тихо как мышка. Женщина вошла в соседнюю комнату. Он терпеливо ждал и думал: а вдруг получится? Почему бы тогда не сопровождать световые волны звуковым аккомпанементом, чтобы излечить обыкновенную хандру? Чтобы повысить жизненный тонус? Усилить любовь? Не только у больных людей, но и у здоровых; это могло бы стать заменителем алкоголя или наркотиков, которыми обычно накачиваются, чтобы привести в порядок чувства, — причем совершенно безопасным заменителем, основанным на биоволнах собственного мозга… И вот наконец, через сорок пять минут, она вышла.
Лицо ее стало безмятежным, угрюмые складки разгладились.
— Я чувствую себя лучше, доктор Крей, — сказала она улыбаясь. — Гораздо лучше.
— Так всегда бывало после сеансов, — спокойно отозвалась доктор Крей.
— Нет, не так, — возразила женщина. — Совсем не так. На сей раз все иначе. Раньше мне тоже становилось лучше после сеансов, но я всегда ощущала затаившуюся где-то в глубине депрессию, готовую вернуться в любую минуту. Теперь я ее не ощущаю — ее просто нет!
— Мы не можем быть уверены в том, что она не вернется, — сказала доктор Крей. — Вы придете ко мне на прием, скажем, недельки через две. Но если почувствуете что-то неладное раньше, сразу же позвоните, договорились? Скажите, как прошел сеанс? Как обычно?
Женщина задумалась.
— Нет, — сказала она нерешительно. И добавила: — Свет… Он мерцал как-то иначе. Более резко и отчетливо, что ли.
— Вы слышали что-нибудь?
— А я должна была что-то слышать? Доктор Крей встала:
— Все нормально. Не забудьте записаться у секретаря. Женщина задержалась в дверях, обернулась и сказала:
— Какое счастье чувствовать себя счастливой! После ее ухода доктор Крей заметила:
— Она ничего не слышала, мистер Бишоп. Очевидно, ваш контрритм вписался в нормальную энцефалограмму настолько естественно, что звук, так сказать, растворился в свете. Похоже, у вас получилось.
Она повернулась к Бишопу, глядя ему прямо в глаза:
— Мистер Бишоп, согласитесь ли вы проконсультировать нас по поводу других больных? Мы заплатим вам столько, сколько сможем, и, если методика окажется успешной, вся честь открытия будет принадлежать только вам.