Новые Миры Айзека Азимова. Том 5
Шрифт:
— Ты не сказал ничего нового, — промолвила Элдред.
— На других условиях Мультивак не взялся бы за решение задачи. Новая порода людей, с точки зрения Мультивака, является благом для человечества, и поэтому он не мог отказаться. Желание довести дело до конца будет подталкивать его к изучению всех сложностей проблемы, а они настолько неисчерпаемы, что даже ему не под силу с ними справиться. Вы все тому свидетели.
— Свидетели чему? — спросила Норин.
— Вы же с трудом дозвонились до меня, верно? Разве за последние два месяца вам не бросились в глаза мелкие
— Даже если и так, то что с того?
— Все свои свободные цепи Мультивак загрузил моей задачей. Его обычная деятельность постепенно сокращается до минимума, поскольку с точки зрения этики Мультивака нет ничего важнее счастья человечества. А человечество станет счастливым лишь тогда, когда добровольно и с радостью примет правление Мультивака.
— Но что нам это дает? — спросила Норин. — У Мультивака по-прежнему хватает сил, чтобы править миром — и нами, — а если он делает это менее эффективно, то наше рабство просто становится менее комфортным. Причем только временно, потому что долго это не протянется. Рано или поздно Мультивак сообразит, что проблема неразрешима — или же решит ее, и в обоих случаях его рассеянности придет конец. А в последнем случае рабство станет вечным и неистребимым.
— Но сейчас он рассеян, — сказал Бакст, — и мы даже можем вести крамольные разговоры без его ведома. Хотя долго рисковать я не хочу, поэтому поймите меня поскорее.
У меня есть еще одна математическая игра — создание модели сетей Мультивака. Мне удалось доказать, что, какой бы сложной и избыточной система ни была, в ней всегда есть хоть один слабый узел, где поток информации при определенных условиях может смешаться. И если повредить именно этот узел, систему непременно хватит апоплексический удар, поскольку перегрузка вызовет необратимую цепную реакцию.
— Ну и?..
— Это и есть тот самый узел. Зачем, по-вашему, я приехал в Денвер? Мультивак тоже знает, что здесь его слабое место, поэтому узел охраняется и электронной защитой, и роботами, так чтобы никто не мог к нему подступиться.
— И что же?
— Но Мультивак рассеян, и Мультивак верит мне. Я заслужил его доверие ценой потери вашего, ибо только доверие делает возможным предательство. Если бы кто-нибудь из вас попытался приблизиться к этому месту, Мультивак очнулся бы и не пустил вас. Не будь он так рассеян, он и меня бы не подпустил. Но он рассеян, и у меня есть шанс!
Бакст ленивой походкой приближался к сетевому узлу. Четырнадцать изображений, прикованных к нему, двигались следом. Еле слышное деловитое гудение одного из центров Мультивака наполняло окрестности.
— Зачем атаковать неуязвимого противника? — проговорил Бакст. — Сначала сделай его уязвимым, а уж потом…
Бакст старался сохранять спокойствие, но на карту в это мгновение было поставлено все. Все! Резким движением он разъединил контакт. (Если б только ему дали больше времени, чтобы убедиться как следует!)
Никто не шелохнулся — и Бакст, затаив дыхание, понял, что еле слышное гудение смолкло. Смолк беспрерывный шепот
Он обернулся. Было все так же тихо. Роботы спокойно трудились поодаль. Никто к нему не приближался.
Перед ним по-прежнему маячили голограммы четырнадцати членов Конгресса, пришибленных громадностью свершившегося.
— Мультивак перегорел, — сказал Бакст. — Восстановить его невозможно. — Бакст говорил, пьянея от собственных слов. — Я работал над этим с тех пор, как покинул вас. Когда Хайнс попытался разбить терминал, я испугался, что такие попытки будут продолжаться и Мультивак усилит охрану настолько, что даже я… Мне нужно было спешить… Я не был уверен… — Он задохнулся, но взял себя в руки и торжественно сказал: — Я вернул нам свободу.
Он умолк, заметив наконец тяжесть нависшей над ним тишины. Четырнадцать изображений смотрели на него, не отрываясь и не проронив ни слова в ответ.
— Вы говорили о свободе, — резко бросил им Бакст. — Вы ее получили!
И нерешительно добавил:
— Разве не этого вы хотели?
Когда я в первый раз закончил рассказ — или думал, что закончил, — меня не оставляло какое-то внутреннее неудовлетворение. Я не смыкал глаз до двух часов ночи, пытаясь сообразить, что же меня не устраивает, а затем пришел к выводу, что последняя точка еще не поставлена. Я встал, быстренько приписал три последних абзаца, закончив повествование этим пугающим вопросом, и спокойно уснул.
На следующий день я перепечатал последнюю страницу рукописи, включив в нее новое окончание. Посылая рассказ в «Таймс», я сообщил редакции, что кое в чем буду совершенно непреклонен (хотя мне очень хотелось увидеть его на страницах журнала).
«Учтите, пожалуйста, — написал я, — что концовка в виде вопроса без ответа не случайна. Она играет важную роль. Каждый читатель должен будет задуматься над смыслом вопроса — и ответа, который он дал бы на него сам».
Редакция «Таймс» попросила внести какие-то мелкие изменения и поправки, но, должен с радостью отметить, на мою концовку не покусилась даже намеком.
Кстати сказать, в оригинале рассказ назывался «Математические игры», и я подумывал о том, чтобы восстановить это название в сборнике. Но в названии «Жизнь и времена Мультивака» есть определенный размах. К тому же очень многие читатели прочли рассказ в тот же день, когда он появился в журнале. В течение нескольких недель ко мне приходили люди, желающие поделиться впечатлениями; ни одно из моих произведений не вызывало такого наплыва посетителей. Я не хочу вводить их в заблуждение: они могут подумать, будто я изменил название специально для тою, чтобы они купили этот сборник с якобы новым рассказом. Поэтому я оставил «Жизнь и времена Мультивака».