Новые небеса
Шрифт:
Человеческое тело очень хрупко и ранимо. Чтобы мучить его, в сущности, не надо специально что-то придумывать. Даже делать ничего не надо - можно как раз ничего не делать, как вот сейчас... К вечеру вангала сменил его коллега, такой же мощный, тупой и безмолвный. Ивик думала, что надо терпеть, что завтра в атрайде будет намного хуже, это еще цветочки - но эта мысль совершенно не помогала. Нестерпимо болели руки, болел бок - от одного-единственного удара, как видно, будет синяк. Из ступней, казалось, увеличенных до слоновьих размеров, боль разливалась по всему телу, грызла позвоночник... слезы текли по лицу, и теперь уже Ивик не могла сдержаться и громко, непрерывно стонала.
Время текло нестерпимо медленно, и паника охватывала при мысли, что кошмар будет продолжаться как минимум до утра - каждая минута казалась вечностью.
Кельм по-прежнему был пристегнут на кресле, паралич давно прошел, его допросили - но ничего об Ивик выяснить ему не удалось. Ясно лишь, что с ней что-то неладно... Кельм настаивал на старой версии - встречались, любовные отношения, больше ничего о ней не знаю.
Ее, видимо, держали в УВР или еще где-то. Почему-то ему казалось, что она не в атрайде.
Кельма снова тошнило. В последнее время постоянно мучает эта тошнота - никак не отойти от препаратов... Наверное, уже ночь - но яркий свет по-прежнему лез в лицо, пронизывал закрытые веки. Ивик, думал он. Только не это... ко всему он готов в принципе, ничего страшного произойти не может - но вот только Ивик...
Ему было плохо. Он попытался заснуть, и увидел - не то сон, не то просто бредовое воспоминание. Он давно уже не думал об этом, загнал вовнутрь, и сейчас не позволил бы себе - но вот всплыло... Это уже было с ним. Давно, очень давно, когда он был таким, как Эрмин.
Лени. Лени была тонкая, с волной черных волос, двигалась, будто танцуя. Он гордый тогда такой ходил - подцепил самую красивую девочку в части. Они обменялись кольцами.
Лени убивали у него на глазах. Конечно, он не помнил всего. Лезли из памяти какие-то мгновения, словно озаренные фотовспышкой: разводы крови на бледной коже... голова (уже после всего, уже когда везли на Тои Ла) - лысая, со странными серебряными кустиками, остатками волос... ввалившиеся глаза, покрытые пленкой, словно у курицы... ревущий гнуск вдали, и у его ног что-то розовое и желтое...
Конечно, они сделают это снова. Опять. Они же понимают его, он не мог этого скрыть... Он не так уж любил Лени, он вообще тогда не знал толком, как любят. А Ивик... Они все понимают. И они возьмут Ивик.
Если есть малейшее подозрение - они возьмут ее.
И у него на глазах... А ведь он сильный гэйн, крутой разведчик, живая легенда.
Я сдамся, сказал он себе. Если они начнут ее мучить, я сдамся.
Значит, не такой уж я сильный, и не такой железный, и не легенда. И плевать. И даже если они все равно ее потом убьют, если это не будет иметь смысла - все равно плевать. Если мне опять скажут - сдавайся, и ей не будет больно, я сдамся. Только чтобы ей не было больно.
Он принял решение, и ему стало легче.
Кстати, надо подумать, что действительно делать в таком случае. Во-первых, постараться не завалить всю сеть. Что-то наговорить придется. Сдать человек пять или шесть... может быть, они успеют уйти. Об Ивик - она обычная мигрантка, он, предположим, сошелся с ней и попросил о какой-то услуге. Не вербовал, не раскрывал себя. Словом, она ни при чем, виновата только в том, что она - его любовница. В этом случае у нее есть небольшой, но шанс выйти из атрайда.
Его, понятное дело, в таком случае уже не выпустят. Даже если он искренне раскается. Вряд ли даже оставят жить под замком, просто вывезут на Тои Ла, в лапы гнусков. Но это неважно. Все лучше, чем смотреть, как Ивик...
Кельм стал продумывать детали - как сделать, чтобы не завалить всех, чтобы минимум людей, а лучше - совсем никто не попался в результате его предательства. Его тошнило от этих мыслей.
Но по всей вероятности, Ивик привезут уже завтра, и тогда надо будет не ошибиться - надо будет что-то решать.
Репетиция давно кончилась, и ребята ушли. Эрмин остался еще посидеть, он часто так делал, поиграть еще в одиночестве, и Кели тоже осталась с ним. Она сидела на низкой скамеечке, в полутьме, в тени между двумя большими шкафами, и смотрела на него. Слушала. Но Эрмин лишь вяло перебирал струны, его пальцы работали будто отдельно от мозга, выводя технически сложные немелодичные упражнения, временами обрывая игру, начиная снова. Дейтрин все последние дни был какой-то странный, как в воду опущенный, мало разговаривал и будто все время думал о чем-то своем.
Он прекратил играть, пальцы бессильно повисли над струнами. Темные глаза глядели в одну точку где-то внизу.
– Эрмин, - тихо позвала Кели. Он обернулся.
– С тобой что-нибудь случилось?
"Не со мной". Он помолчал. И этого - во всяком случае, здесь - нельзя говорить.
– С чего ты это взяла?
– Ты какой-то... странный стал. Как будто депра у тебя.
– Да, что-то вроде этого, - откликнулся он, - пойдем-ка отсюда.
Он встал. Взял ее за руку. Он теперь иногда брал ее за руку, и это нравилось Кели - никогда бы не подумала, что в таком простом жесте может быть так много заключено. Это ведь не объятия, не поцелуи. Они вышли из зала. Кели думала, что Эрмин свернет в сторону лиара, в свою комнату, но он пошел в направлении спорткомплекса.
Между интернатским бассейном и спортзалами располагалась открытая игровая площадка, вокруг - два ряда скамеек, для болельщиков и запасных игроков. Вечер был теплый, еще далекая весна потихоньку начинала заявлять о себе. Лас-Маан вообще теплый город, теперь они ходили уже без курток. А сегодня днем на солнце можно было по-настоящему загорать. Эрмин сел на скамейку, Кели опустилась рядом.
Ему просто хотелось поговорить без помех. Он не отдавал себе в этом отчета, но эта девочка, пятнадцатилетняя, прозрачная, тихая, глядящая на него иногда с таким восторгом и преданностью, стала для него единственным близким здесь человеком. Теперь уже совсем единственным - после того, как Тилл... когда он начинал думать о Тилле, к горлу подступало отчаяние.