Новые небеса
Шрифт:
Голубые башенки, ступени... Тоже, кстати, гэйны проектировали.
– - Да, помню! Но вот понимаешь, это обыкновенная церковь. Очень красивая, но туда люди ходят, молятся... и думают, что это так и надо, это обычное дело. А здесь любая красота, любой осколок Настоящего -- сразу превращается в коммерческую ценность.
Кельм сосредоточенно растирал в ступке душистые корни для заправки.
– - Это верно, - сказал он, - они используют душевные порывы для коммерции. С одной стороны, подумаешь, может, это не так плохо... У нас человек создал красоту, пустил ее в мир, как виртуальный образ в Медиане, который все равно развеется вскоре... кто-то поахал, кто-то покритиковал, и все. Человек уже создает что-то новое, о старом и думать забыл. И все забыли... А что здесь? Посмотри, какая организация! Во-первых, изображения замка нелицензированные запрещены. Никаких даже фотографий не найдешь нигде. Внешне -- только лицензированные, внутреннего убранства и вовсе не увидишь. Значит, надо обязательно ехать смотреть. И вот ты едешь, как в паломничество, настраиваешься. Внутренне готовишься: вся эта катавасия, символика вокруг, сувениры, целый поселок, построенный для паломников. Они буквально молятся на то, что создавали их предки веками.
– Не молятся, - возразила Ивик, - а утилизируют. Все их современные сказки, фильмы -- бездарные переложения старых легенд и книг. Вся музыка -- изуродованная классика. Их предки создали капитал, который они теперь тратят. Самое страшное при этом -- то, что мир выглядит таким устойчивым, таким незыблемым.
– Ну не такой уж он и незыблемый на самом-то деле, - бодро сказал Кельм, - а теперь давай морковочку сюда...
Ивик подперла ладонью подбородок и смотрела, как Кельм мастерит салат, как соединяет компоненты -- ярко-рыжее, белесое, нежно-зеленое, темно-зеленое, бурое; все в одноцветных фаянсовых, только разного размера мисочках, и мисочки одна за другой вычищаются, выскребаются ложкой, ненасытная салатница, по краям отмыто блестящая, принимает в себя всю эту массу, и ни капли на столе, ни крошки. Движения пальцев -- быстрые, точные, как у хирурга, скорость фантастическая, Ивик бы никогда так не смогла. И даже какая-то чуждость закралась в сердце, да ее ли этот человек -- он, такой правильный, красивый, благополучный, такой замечательный профессионал, мастер во всем, так внимательно относящийся к мелочам , даже вот к этому простому салату. Интересно ли ему вообще слушать то, что она говорит? Может, он отвечает ей только из вежливости... Сердце Ивик тревожно заметалось. Кельм неожиданно посмотрел на нее с нежностью и улыбнулся. Ивик сразу успокоилась. Любит. Конечно, любит, конечно -- ее человек.
– Я за Эрмина беспокоюсь, - сказал он, - не знаю, когда получится в Дейтрос переправить. Мне, конечно, втык дали... Но ведь теперь-то его должны забрать.
– Да, - согласилась Ивик, - я представляю себя на его месте. Знаешь, я бы начала подозревать, что все это -- дарайская провокация.
– Ну почему, - возразил Кельм, - ведь я назвал его имя, часть. Дарайцы не могли этого знать.
Ивик пожала плечами.
– Я бы все равно беспокоилась. Он может думать что, например, сам назвал эти вещи... в бреду, без сознания. Мало ли.
Кельм руками стал смешивать салат с приправой.
– У него все равно нет выхода. Он должен ждать. А когда я получу приказ, мы переправим его в Дейтрос.
– Как бы он глупостей не наделал до тех пор... Мало ли. Помнишь, ты рассказывал, как один повесился... Или он может сам ломануться в Дейтрос, а это, сам понимаешь...
Кельм озабоченно сдвинул брови.
– Пожалуй, ты права. Я вот не задумывался о таком. Надо будет что-нибудь придумать, чтобы парня успокоить.
Пальцы начинали слушаться. Эрмин играл уже несколько дней -- после работы. Оказывается, клори здесь можно было взять напрокат. Дарайский клори, конечно, шестиструнный. Но в общем перестроиться можно, Эрмин уже привыкал. Звук он убрал до минимума, отрабатывая технику. Это успокаивало, отвлекало. Хотя производство мак, если уж сказать честно, тоже было интересным занятием. Будем надеяться, что Тилл действительно передает все это в Дейтрос... Недавно Эрмина обожгла страшная мысль: что, если все это лишь провокация? Не мытьем, так катаньем заставить его работать на дарайцев. Хотя бы какое-то время... Но неужели они такие идиоты и не понимают, что он быстро догадается об этом?
Наверное, все же не провокация. Эрмин вспоминал Тилла, выражение его лица. Не поймешь ни черта. Блестящие, полные сочувствия глаза - "потерпи, братик". Встреча в столовой.. нет, вроде свой. И -- там, в атрайде -- непроницаемо холодное лицо, тусклый взгляд, и вполне убедительные уговоры сдаться, и ослепляющая боль электрического удара... Когда он был настоящим?
Как понять, что происходит? Вот что здесь мерзко -- перевертыши эти, манипуляции, ни хрена не поймешь, где свои, где враги, и что, шендак, со всем этим делать...
Эрмин сдвинул рычажок громкости. Может быть, попробовать сыграть что-то старое? По-настоящему... Рискнуть сразу со звуком.
Эрмин покрутил тембр. Здешние клори звучали тускло -- может, потому что напрокат выдавали не самые лучшие. Середина еще ничего, а басы глухие, верхов же вовсе не слышно. Однако кое-как ему удалось добиться приемлемого звучания.
Эрмин заиграл свою же собственную "Песню камня". Тьен пытался на нее положить слова, но так и не успел закончить, погиб, и было это полгода назад. С тех пор их группе не везло -- Сэни вышла замуж и уехала в Шари-Пал, поэтов таких, как Тьен, найти не просто... Хотя Эрмина уже некоторые приглашали, даже обещали устроить перевод в другую часть, такие клористы, как он, тоже не часто рождаются.
Пальцы слушались. Выходили иногда огрехи, которые Эрмин хорошо слышал, но не заострял на них внимания, не дергался -- ничего, все отработаем, но ведь вот льется из-под пальцев мелодия, и мир становится таким, каким должен быть; а потом музыка незаметно изменилась, стала жестче, страшнее, боль вливалась в нее, раздирала мелодию, визжала на высоких частотах и сваливалась вниз, разрешаясь глухим недоумением... Эрмин, тяжело дыша, оборвал игру. Пальцы не выдерживают. И еще что-то. Надо поиграть старое, гаммы поиграть, что ли, успокоиться...
– Потрясно, - произнес тихий голос рядом с ним.
Эрмин вздрогнул, повернулся. Гэйн! Не заметил даже, что в зал кто-то вошел. Глухарь на току... Только теперь он с ужасом и стыдом осознал, что по щекам катятся слезы. Шендак, неконтролируемая реакция. Раньше такое случалось, но очень редко. Дорвался до музыки наконец, что ли?
Он вытер лицо тыльной стороной ладони.
Это была девчонка из интерната. Квиссанского возраста. Странная девчонка. Тонкая, будто прозрачная, белая, глаза -- напряженно-летящие. Он таких никогда не видел.
– Ты так здорово играешь, - сказала она.
– Ты из интерната?
– спросил он.
– Да. Я никогда не слышала, чтобы так... Ты дейтрин? Про тебя у нас болтали... ты пленный, да?
– Уже, наверное, нет, - криво усмехнулся он, - но я дейтрин, да.
Кели чувствовала себя странно. Шла рядом с темноволосым чужаком, говорящим с акцентом -- но привычного отторжения не было. Было интересно. Эрмин, сказал он, его зовут. Красивое имя. И сам он, если разобраться, симпатичный. Хотя и черный -- но ведь это даже красиво, оказывается. Интересно. Блондинов-то вокруг полно.