Новые приключения в Стране Литературных Героев

Рассадин Станислав Борисович

Гена. И обиделись? Или им все-таки приятно было, что такой знаменитый писатель их на весь свет прославил?

Профессор. Ну, на этот счет есть свидетельство само­го Дюма. В 1858 году – обрати внимание, только после смерти императора Николая, который не простил ему как раз романа о декабристах, – Дюма совершал путешествие по России. И в Нижнем Новгороде встретил Ивана Александровича и Прасковью Егоровну, к тому времени вернувшихся из ссылки.

Гена(жадно). И что?

Профессор. Дюма уверял, что они просто кинулись ему в объятия.

Гена.

Ага! Значит, все-таки им приятно было!

Профессор. Как тебе сказать... Сама-то Прасковья Егоровна говорит другое. В своих воспоминаниях она не раз иро­нически и даже сердито поминает роман Дюма. А кроме того, сохранилось письмо Ивана Ивановича Пущина, и он там со­общает, что Анненкова непременно хочет писать письмо в Париж своей матери, дабы в тамошнем журнале был напечатан ответ, точнее сказать, отпор вымыслам Дюма.

Гена. Понятно. Значит, Дюма и про встречу в Нижнем Новгороде все придумал?

Профессор. Почему же? Необязательно. Я думаю, про­сто преувеличил. К тому же Анненковы были воспитанные люди, а Дюма – гость России. И наконец, разве в романе «Учитель фехтования» не было искреннего сочувствия декабристам?

Гена. Погодите, Архип Архипыч! Запутали вы меня! В конце-то концов: хорошо Дюма сделал, что этот роман напи­сал, или нет?

Профессор. Боюсь, дружок, это ты сам запутался, а я тут ни при чем. Я твержу все время одно и то же или по крайней мере не изменяю себе. Да, изучать историю – тем бо­лее русскую историю – по романам Дюма наивно. Просто глупо. Но как же забыть о благородстве автора? О его живом интересе к трагическому и прекраснейшему событию русской истории? Да и о том, что не зря же его роман вызвал гнев главного врага декабристов, который не простил Дюма как раз того, что он от­дал свое сочувствие поверженным и попавшим в беду?..

Гена(вдруг и, может быть, даже неожиданно для самого себя). «И милость к падшим призывал»...

Профессор(удивился и обрадовался). Вот! В самую точку! Молодец, Геночка! Ибо, что бы мы с тобой ни говорили о литературе и литераторах, в какие бы дебри их и нашей Стра­ны ни забирались, именно это – больше многого иного и, воз­можно, вообще прежде всего – составляет драгоценное и необ­ходимое свойство настоящего искусства...

НЕ НАДОЕЛ ЛИ ВАМ ЭТОТ ПРОФЕССОР?

Послесловие для детей

Ах, надоел?

И даже очень?

Зануда, говорите?

Тогда смиренно прошу прощения.

Хотя, если подумать, раз уж вы дочитали книгу до конца (отпереться вам трудновато: вы вот уже и послесло­вие читаете), может быть, все не так страшно?

Так или иначе попробуем извинить существование про­фессора тем, что кто иначе согласился бы брать с собой в путешествия Гену? Тут ведь терпение нужно: Гена у нас, со­гласитесь, не сахар. Кого угодно своими вопросами замучит. А уж по части воспитанности... В общем, что и говорить!

Поэтому если я прощаюсь и с чувством вины, то не очень большой.

Ваш Станислав Рассадин

ЗАЧЕМ НУЖЕН ЭТОТ ГЕНА?

Послесловие для взрослых

Готовя книгу к печати, я заметил: речь героев что-то уж больно пестрит восклицательными знаками. И еще

многоточиями.

Переизбыток – он и в мелочах переизбыток. Излишество. Я попробовал пройтись по рукописи, заменяя эмоциональность этих знаков скромным достоинством точек. Почему-то не полу­чилось. Ни взбудораженный восклицательный, ни многоточие, знак незаконченности и недоговоренности, не хотели повиновать­ся моей властительной руке.

Почему?

Я пригляделся и понял: потому что герои, в первую голову, конечно, профессор и Гена... ну, если и не кричат друг на друга (со стороны Архипа Архиповича это было бы, простите за калам­бур, архинепедагогично, а со стороны Гены – просто нахальст­вом), то разговаривают в повышенном тоне. Горячатся. И часто перебивают один другого, опять-таки не из высокомерия одного или невежливости другого, а оттого, что торопятся высказать каждый свое мнение и на ходу угадать мнение собеседника, вер­нее, соспорщика. К обстоятельным монологам у обоих нет ни охо­ты, ни почтения – разве только Архип Архипович согрешит иной раз, но с него что возьмешь? Профессорская привычка...

Как известно, диалоги – древнейший род философических и критических размышлений; они были приняты как удобнейший способ высказывания разных мнений, хотя на самом-то деле обычно одного, господствующего, авторского, которое, в лоб встречая другие, подсобные, сторонние, победно разбивало их и утверждалось за счет разбитых.

Этому ли классическому примеру пробовал следовать здесь и я?

Нет.

Конечно, та истина или истины, которые разделяю я сам, вло­жены в основном в уста профессора, но я бы ни за что не решил­ся признать его единолично ведущим персонажем радиопьес. Во всяком случае, надеюсь, что это не так.

Ничего не поделаешь, по правилам игры Гене суждено испол­нять роль Незнайки; его форма участия в ней – незнание и высказывание опрометчивых предположений. Но Гена не знает как раз того, что, мне кажется, совершенно необходимо знать. Иногда даже в первую очередь.

Самуил Яковлевич Маршак когда-то сердито и печально за­метил следующее. Ребенок приходит в школу, заранее снаряжен­ный самыми разнообразными вопросами, ответа на которые жаж­дет всей жадной незаполненностью своего опыта. И школа отве­чает. Отвечает на то и на это – только не на его незаданные и незакрытые вопросы.

Мне хотелось, чтобы Архип Архипович оказался в положении более естественном и более трудном, чем те, кто начинает отве­чать, не выслушав вопроса и даже не заинтересовавшись, есть ли он вообще.

Получилось ли это – другой, вечный вопрос (тоже вопрос!), связанный с неспособностью и нежеланием любого нормального автора ставить себе оценки, но, как бы то ни было, Гена, такой, каков он есть, нужен своему победоносному собеседнику для того, чтобы тому не скучно было побеждать.

Он не может, не должен «умнеть» от путешествия к путеше­ствию – точно так же, как удивительным образом ухитрился не повзрослеть за те два десятилетия, на протяжении которых вы­ходит в эфир. Сколько ни внушай ему интересных и полезных сведений, сам он не станет «профессором», как называют в ре­бячьих компаниях невыносимо умных мальчиков (называют дале­ко не всегда с уважением и уж тем более с симпатией). Да и стали бы вы читать диалог двух профессоров – профессоров не только по уровню осведомленности, но и по характеру? «Позвольте, ува­жаемый коллега, высказать то неоспоримое суждение...». – «Со­вершенно согласен с вами, коллега, и более того...».