Новый американский молитвенник

Шепард Люциус

Но миг, когда я мог бы взять пистолет, уже прошел, воспоминания о тюрьме заглушили первый позыв, а поиски морального оправдания довершили дело, окончательно похоронив саму идею о возможном убийстве.

— Убери.

— Знаешь, похоже, все наши проблемы из-за того, как я себя веду. Мои манеры пробуждают в тебе недоверие. Тебе кажется, будто я с тобой играю. На самом деле я играю с самим собой. Иначе мне станет скучно. Наверное, мне не мешало бы слегка себя изменить. Например, перестать быть таким наглым. Но в одном можешь не сомневаться. Мое участие в тебе не каприз. Я правда хочу помочь тебе, парень. Смерть Трита откроет перед тобой новые перспективы.

Я покачал головой:

— Убери эту хреновину.

Он тоже покачал головой в печальном раздумье, потом сказал:

— Ты когда-нибудь молился об избавлении от Трита?

— Да, раза два молился.

—

Ну и что, все без толку? А знаешь, почему? Потому что Трит вон там внизу просит, чтобы кто-нибудь избавил его от тебя. Вы с ним сцепились в смертельной схватке, как два мага, которые пытаются победить друг друга равными по силе заклятиями.

— Слушать ничего не хочу.

— В мире полно магии, парень. Магические сигареты. Магические стечения обстоятельств. Симпатическая магия. Язычники все правильно понимали. Но мы недооцениваем их вклад. Вот это, — и он подбросил пистолет на ладони, — есть не что иное, как еще одна форма магии. Овеществленный ответ на мольбу об избавлении человека от человека.

— На это ты меня не купишь, — ответил я.

— Твоя взяла. — Он опустил пистолет. — Я тебя потом догоню.

Я не сразу понял, о чем он.

— Дуй отсюда, — сказал он.

— Тебя разве не надо подвезти?

— Сам доберусь.

Я нерешительно поднялся на колени, потом встал во весь рост.

— Что ты задумал?

— Вали отсюда, ладно? Мое дело предупредить, не хочешь слушать — черт с тобой.

Я заглянул за край утеса. Каменное ложе пустовало, зато явственно виднелась колея, оставленная мотоциклом Трита в коричнево-рыжем песке, она загибалась по направлению к шоссе, словно след огромного когтя, вонзившегося в самое сердце пустыни.

— Все, что ты видел сегодня, можешь считать наглядным пособием, — сказал Даррен. — Я преподал тебе маленький урок реальности. Но похоже, ты не усвоишь его до тех пор, пока реальность не схватит тебя за задницу.

Глава 16

Оставив Даррена одного на скале, я сделал второй шаг на пути к убийству. И хотя позже я перестал судить себя так строго, в тот момент я был почти уверен, что он остался довершить то, на что у меня не хватило духу; а значит, мой уход с потенциального места преступления означал негласное одобрение убийства. Всю дорогу обратно я ждал, что он вот-вот обгонит меня на красном «харлее». От той фигни, которую он нес, у меня аж башка затрещала. И все же было в этом что-то соблазнительное, резонирующее с моим собственным образом мыслей, с моим «магическим восприятием оппортунизма» (так один критик из «Таймс» обозначил основное содержание моего «Молитвенника»), и это не давало мне просто взять и отмахнуться от его слов. Бредовая идея о том, что я, может, и вправду пробужденная аватара, не отставала, требуя внимания, но стоило мне взглянуть ей в глаза, как она тут же потребовала большего: принять ее за единственно верную и начать рассматривать себя как человека, чье слово нашло отклик в душах миллионов, чей мудрый совет изменил судьбы многих. Если все и вправду обстоит так, размышлял я, так ли уж нелепо будет предположить, что мои действия были в какой-то мере предопределены божественной волей? Стоило мне прийти к этому умозаключению, как большая часть моих серых клеточек запрыгала от радости и завопила: «Вот именно, дубина ты этакая!», но мощный хор их евангельски настроенных сестер тут же грянул: «Веруем! Веруем!» — и заглушил их, и так продолжалось несколько недель, на протяжении которых я то и дело возвращался к мысли о том, что во мне воплотилось важнейшее звено Божественного Порядка. Если бы не цинизм, который подрывал мою веру, ничто не спасло бы меня от полного погружения в пучину иррационального, но как бы циничен я ни был, идея все равно пробиралась в мое сознание тайком, и тогда я с нездоровой сосредоточенностью начинал размышлять о смысле моего бытия.

Утром я внимательно просмотрел все газеты в поисках сообщения о смерти Трита, но ничего не нашел. Днем я включил телевизор и увидел его: он был в Першинге, обращался к своим прихожанам в прямом эфире с просьбой простить окружного прокурора, грозившего предъявить ему обвинение в мошенничестве, и убеждал их не осыпать этого человека проклятиями, но молиться о том, чтобы терзающий его демон покинул его тело. Испытанное мной облегчение тут же вступило в схватку с разочарованием. Разочарование сменилось догадками. Как этот тип, Даррен (я так и не смог примириться с его именем), вернулся в Финикс? Остановил машину? Провалился в пространственно-временной

туннель? Или приехал вместе с Тритом на заднем сиденье его байка? Последнее предположение казалось мне наиболее правдоподобным. Это была ловушка, решил я. Пистолет был заряжен холостыми. Копы сидели в кустах и ждали, когда я нарушу условия моего досрочного освобождения, взяв в руки оружие. Здравый смысл подсказывал мне, что в сценарии есть кое-какие неувязки, но он отвечал моему тогдашнему настроению, и прошла целая неделя, свободная от каких-либо контактов с Тритом или Дарреном, прежде чем я перестал вздрагивать от всякого стука в дверь, ожидая увидеть за ней полицейских.

Без Трита не обходился ни один выпуск новостей. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь не выдвинул против него нового обвинения. Безутешные мужчины и женщины исповедовались перед телекамерами в том, как их детская вера увяла, погубленная двуличием преподобного, а сами они под влиянием его чар лишились состояния, девственности и даже рассудка. Лавина обвинений только обостряла его ненависть ко мне. Я был орудием, изготовленным собственноручно Князем Преисподней специально для того, чтобы возглавить поход против него, Трита, осью зла, вокруг которой вертелись все юристы, торговцы наркотиками и одураченные Сатаной простофили. Демоны нашептывали спящим конгрессменам на ухо, заставляя их принимать антитритовские законопроекты, а наиболее коварная нечисть сбивала его последователей с пути истинного лживыми обещаниями спасения. Телерепортажи тех дней запечатлели угрюмое противостояние правоверных христиан и вардлинитов на улицах Першинга. Местные торговцы больше не сияли от счастья. На все вопросы обо мне они давали осторожные двусмысленные ответы; никто не хотел прямо высказываться против, но было очевидно, что все они думают одно — хорошенького помаленьку. Даже самая стойкая наша союзница, Нэнси Белливо, уже не поддерживала нас так же безоговорочно, как прежде.

— Я люблю Вардлина и Терезу, но иногда думаю: «Господи, и зачем только он напечатал эту свою книгу», — сказала она. — Раньше Першинг был тихим, уютным городком. Ну, может, не слишком процветающим. Зато теперь, когда мы разбогатели, я научилась по-настоящему ценить покой и тишину.

Это признание, сделанное журналисту «Фокс ньюз», разозлило Терезу. Я пытался напомнить ей, что это всего лишь часть высказывания, вырванная из контекста, но у нее все равно было такое чувство, точно нас предали.

— Нэнси знала, что делает, — говорила она. — Она не дура. Она знала, что мы это увидим.

— Но она ведь ничего плохого не сказала, — отвечал я.

— Нет, сказала. Просто ты не услышал, потому что не хочешь слышать.

После этого она стала заговаривать об отъезде. Я сомневался, что это всерьез. С Першингом ее связывали непонятные мне узы, но поговорить об отъезде ей нравилось, это было игрой, от которой она получала удовольствие. Я подыгрывал ей, надеясь, что она и правда пытается вырваться на свободу. Сью Биллик как раз организовывала зарубежный тур, и мне разрешили выехать из страны. Перспектива знакомства с европейским, азиатским и австралийским отделениями моего фанклуба не вызывала у меня никакого восторга, но поездка обещала сделать нас недосягаемыми для Трита, и потому я всячески приветствовал эту идею. Я зашел так далеко, что даже заказал паспорта для нас обоих.

«Адамс» стал нашим домом. Охрана не подпускала к нам ни журналистов, ни вардлинитов. Администраторы отсеивали лишние звонки. Мы чувствовали себя под охраной, но не в плену. Мы поздно вставали, заказывали еду в номер, смотрели «Спектравидение». [53] У нас появилось время для разговоров, чего не бывало почти с тех самых пор, как меня выпустили на поруки. Чаще всего мы разговаривали об отъезде. В наших беседах, как я уже намекал, было много от детской игры в «давай как будто». Давай как будто мы едем в Монголию, в Египет, на турецкую Ривьеру. Но стоило мне всерьез завести речь о путешествии, как она отшучивалась или заговаривала о другом. Однажды вечером, примерно через месяц после того, как мы поселились в отеле, я лежал на диване, Тереза, скрестив ноги, сидела рядом на полу и перелистывала рекламные проспекты турфирм, и мы болтали о том, где бы нам хотелось поселиться, кроме Першинга. Она выбрала Питсбург.

53

«Спектравидение»— кабельная телесеть в американских гостиницах, была особенно распространена в 1990-е гг.