Новый мир. Книга 1: Начало. Часть первая
Шрифт:
— Чушь собачья! — вдруг не на шутку разозлился отец. — Выкинь это у себя из головы!
— Но… — запротестовал я.
— Я сказал — выкинь! Мы с мамой не для того тебя растили и воспитывали, своего единственного сына, чтобы ты закончил свою жизнь в каком-то вонючем окопе из-за чьей-то ненасытной жажды власти. Никакая война не стоит этого, понятно? Никакая!
— Как же, я же вырос здесь, это мой дом, моя община, я должен защищать ее…
— Все это чушь собачья. Генераторное — это просто дыра посреди пустошей, похуже многих прочих мест для жизни. Тут живут разные люди: хорошие, плохие — как и везде.
— Но как же так?! Для тебя ведь это всегда было важно! Ты же всю жизнь работал над тем, чтобы сделать жизнь нашей общины лучше. Ты же веришь в Альянс, и… все такое…
— Если я и делаю что-то, то лишь для того, чтобы ты, мой сын, мог жить в более спокойном и безопасном мире, и растить в нем своих детей. Без тебя все это не имеет никакого смысла. Мне даром не нужно это Генераторное без тебя и мамы. И уж тем более Альянс. Понятно?!
Я недоверчиво покачал головой. Все это было так непохоже на то, что обычно говорил папа и как он сам жил. Владимир Войцеховский был человеком, для которого «долг» и «принципы» — не пустые слова. Патриотом. Разве не за это его все уважали?
— Я не уверен, что это будет правильно, — заупрямился я.
— А я уверен. Не смей даже думать о том, чтобы рисковать своей жизнью ради какой-то идеологической пурги или из глупого чувства привязанности к клочку земли, когда перед тобой открыт весь мир. Ты заслуживаешь большего, Димитрис. Полетишь в космос, как мечтаешь, или займешься другим делом, которое тебе по душе. В конце концов ты нарожаешь кучу детей, вырастишь их, и, когда мы с мамой состаримся и умрем, сможешь, если пожелаешь, выбрать себе глупый идеал, за который будешь воевать. Но вначале верни свой должок нам с мамой за то, что мы вложили в тебя всю душу. Проживи счастливую жизнь.
Я не знал, плакать мне или смеяться. Все это было так неожиданно, что просто сшибало дух.
— Если так — почему ты вызвался ехать в Бендеры? Нам с мамой этого не нужно. Нам с мамой нужно, чтобы ты оставался с нами, — молвил я, испытывающе глянув папе в глаза.
— Я ведь не на войну собрался. Я вернусь через два дня.
— А говоришь так, будто можешь и не вернуться!
— Могу. А могу не вернуться с работы, если сердце прихватит или кирпич упадет на голову.
— Но перед уходом на работу ты не озвучиваешь мне свое завещание!
— Этот разговор давно назрел, я должен был его когда-нибудь начать. Я просто хочу быть уверенным, что, если что-нибудь вдруг случится, то ты не наделаешь глупостей.
— Ты бы сам не сделал на моем месте то, что ты меня просишь.
— Сделал бы. Особенно если бы об этом попросил мой отец, твой дедушка. И я знаю, что он бы попросил, если бы ему представилась такая возможность. Когда началась та, Великая война, тоже находились те, кто хватался за оружие. А я вместе с мамой решил убраться подальше — и вот сейчас передо мной здоровый и умный пятнадцатилетний парень, который бы иначе вообще не родился. Так что я об этом решении не жалею.
— Я просто не хочу, чтобы меня называли трусом и предателем…
— Совершенно не важно, как тебя назовут. Меня вот называют по-всякому, например.
— Но я и сам буду чувствовать себя
— Бесстрашие — это не главное достоинство человека. А может, и не достоинство вообще. Если есть Бог, то он, должно быть, гневается на людей, которые так дешево ценят дарованную им жизнь, что готовы без раздумий ею пожертвовать.
— По-моему, все религии как раз говорят о том, что надо собой жертвовать, — усомнился я.
— Знаешь, мы ведь не философский диспут ведем, — вздохнул отец. — Если ты не понимаешь то, что я говорю, своим сердцем, то просто доверься моему жизненному опыту. Или твой старый отец для тебя уже не авторитет?
— Нет, просто…
— Ну так слушай меня и делай что я говорю, — твердо произнес отец.
— Мы ведь все равно говорим о нереальных вещах! — напомнил я, казалось, успокаивая себя.
— Об очень маловероятных. Это наш с тобой, как говорится, план «Б».
— Мужчины, ужин готов! — донесся с кухни голос мамы.
Я дернулся было идти на кухню, надеясь поскорее окончить этот тягостный разговор, но папа вдруг крепко сжал мою руку и проникновенно заглянул в глаза. Стало понятно, что от ответа не уйти.
— Пообещай мне сделать так, как я сказал. Обещаешь?
Я отвел глаза и некоторое время упрямо молчал. Но все-таки я знал, что пообещаю то, что велит мне папа. Не потому, что мне нравится обещание быть трусом. И даже не потому, что мы говорим о гипотетических вещах, которым, я надеюсь, вряд ли суждено сбыться. Я просто никогда не мог противиться отцовской воле и решительности, не смел усомниться в его правоте. Он всегда знал, что делать и как поступить. И он всегда оказывался прав.
— Обещаю, — неохотно выдавил из себя я.
Словно по какому-то молчаливому уговору за ужином не было сказано больше ни слова ни о папином отъезде, ни о политике, ни о войне. Даже мама не вспоминала о своей работе. Мы всеми силами старались не выдавать того, что владеет нашими мыслями. Папа расхваливал мамину стряпню. Мама расспрашивала меня о Дженни и о наших мечтах об обустройстве в Сиднее. Говорили о скором потеплении и обсуждали варианты поездок, в которые мы могли бы вместе выбраться. Мы вспомнили несколько забавных историй из прошлого — наших, семейных.
Давно не помню, чтобы наш ужин проходил так спокойно и уютно. Очень быстро атмосфера этого семейного единения переполнила меня, а ощущение искусственности, натянутости нашего веселья — исчезла. Лишь где-то глубоко в душе щемила тоска. Но все-таки мне хотелось, чтобы это продолжалось как можно дольше.
Когда папа засобирался, было уже совсем поздно, но все-таки мы с мамой вызвались проводить его, невзирая на вежливые протесты, что нам незачем выходить на зимнюю стужу на ночь глядя. Мороз ощущался удивительно легко благодаря тихой, безветренной погоде. Снежный покров приятно хрустел под ногами. На улице, освещенной немногими тусклыми фонарями, почти никого не было видно кроме наших трех силуэтов. Лишь завернув за угол, мы увидели, что несколько тепло одетых мужчин топчутся у здания поселковой администрации, в окнах которой все еще местами горит свет. Один из мужчин махнул папе рукой. Мы остановились в нерешительности. В этот момент за спинами донесся шум вертолетных винтов. Оглянувшись, я увидел приближающиеся к нам из темных глубин неба мигающие огни.