Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая
Шрифт:
— Мы переживаем замечательное время!.. — произнес сенатор Элмор.
Он был уже не первым из нескольких десятков именитых гостей, кто выступал сегодня перед стройными рядами выпускников 4-го специального интерната 2079-го года, выстроившихся на большом плацу в сияющей новизной парадно-выходной форме. И это не считая напутственных слов директора и заведующей по воспитательной работе, а также благословления пастора Ричардса.
— Вам посчастливилось начать свой путь во взрослую жизнь в век тотального подъема: экономического, социального, культурного, — продолжал, тем временем, Элмор. — Проводив 23-ий год с того страшного
Этот сенатор говорил то же, что и все, но, в сущности, он выглядел довольно-таки симпатичным малым в сравнении с другими политики, которых мне приходилось видеть в новостях — подтянутый, молодой, с искренними дружелюбными глазами, в которых читалось что-то еще кроме зашкаливающих политических амбиций.
Во время своего выступления улыбающийся сенатор то и дело поглядывал на меня. Возможно, дело было в том, что я стоял крайним правым в первой шеренге, обращая внимание своим безукоризненным телосложением и стройной осанкой. На моей груди сверкали под солнцем несколько нагрудных знаков, которые я заслужил за время учебы, в том числе бронзовая медаль в юношеской спортивной олимпиады.
Едва заметно скосив взгляд в сторону воспитателей, которые тоже выстроились в своих парадных одеяниях, я заметил, что Кито, как всегда серьезный и мрачный, не смотрит на меня, словно я больше не существую. Мне было даже немного обидно, что вся та ненависть, которую испытывал ко мне куратор, на самом деле не имела личностного окраса. Это была всего лишь часть его ядовитой натуры, и новым несчастным, которые попадут под его начало в следующем году, выпадет ровно столько же яда и желчи, сколько выпало мне.
Поведя глазами дальше, в сторону своих однокашников, я увидел лица друзей — Шона Голдстейна, Ши Хона, Сережи Парфенова и других, с кем я провел бесчисленные и очень долгие дни и ночи, грызя гранит наук и обучаясь непростым урокам выживания в крайне недружественной среде 4-го специнтерната. Лица Шона и Сережи сияли от радости, а у Ши, только что вышедшего из карцера, был очень бледный и утомленный вид, и он едва держался на ногах. Должно быть, Петье распорядился щедро сдобрить воду непокорного корейца успокоительным, чтобы он не вытворил чего-нибудь на выпускной церемонии.
Не думаю, что мы с ними на самом деле были друзьями в том значении, в котором я называл другом Джерома Лайонелла. Порядки в «Вознесении» не располагали к тому, чтобы люди могли стать здесь по-настоящему близки. Однако между нами установилось своего рода братство наподобие того, что могло бы развиться, наверное, между сокамерниками в тюрьме, которые связаны одной и
Были у меня и недоброжелатели, взять хоть того же Поля, но в эту памятную минуту наша неприязнь отошла на второй план, и каждый радовался своему счастью — за исключением тех многих, кто не сумел окончить интернат. Но эти последние на церемонии не присутствовали.
Из стройного женского ряда на нас с улыбками глазели однокурсницы. Не удержавшись, я и сам улыбнулся краем губ, посмотрев на Рину, которая выделялась среди нежных худеньких девиц своей широкоплечей и угловатой боксерской фигурой. Рина едва заметно подмигнула мне и даже показала язык, чем вызвала гневный взгляд своей кураторши. Она выглядела вовсе не так уж плохо в своей отутюженной серой ученической униформе, с короткими темными волосами, которые были собраны в аккуратную косичку.
По окончанию церемонии, когда актовый зал гимназии утонул в веселом гомоне, смехе и вспышках фотокамер, я начал пробираться сквозь нарядную толпу, источая улыбки и рукопожатия, отвечая словами благодарности на банальные напутствия воспитателей — в сторону ворот, в сторону выхода отсюда, где, как я знал, меня ждала свобода.
— Поверить не могу! — в сердцах хлопнул меня по спине Шон, идя рядом со мной. — Это свобода, парень! Свобода!
— Да, — мечтательно улыбнулся я, ускорив шаг. — Слышишь, Ши?! Куда твое веселье подевалось?!
Захваченный радостными чувствами, я подхватил низкорослого корейца на руки и с легкостью поднял над землей, вызвав смешки сокурсников, но сам кореец не отреагировал ни возмущением, ни улыбкой — выглядел он как сомнамбула.
— Эх, не следовало все-таки тебе хамить Петье, приятель, — прошептал я ему на ухо. — Видишь, как они тебя?
Бедняга ответил мне лишь безжизненным взглядом.
— Надеюсь, у него это скоро пройдет, — обеспокоенно произнес я.
— Я присмотрю за ним, — пообещал Шон, приобнимая друга за плечо. — Нам же вместе жить в общаге в Элис-Спрингс.
— Уезжаете сегодня же?
— Как скажут, — пожал плечами я. — Надеюсь, дадут хоть пару дней погулять в Гигаполисе.
Я знал, что свобода, которую обрели мои товарищи, довольно-таки относительна. Всем им и далее, до двадцати одного года, предстоит находиться под опекой государства, соблюдая сотню правил и ограничений, регулярно отмечаясь в службе по делам несовершеннолетних и проводя профилактические беседы со своим куратором из этого органа. Но сейчас я не хотел об этом думать. Я знал лишь, что ждет меня.
Впереди я уже видел ворота интерната, которые сегодня, едва ли не первый раз в году, были гостеприимно открыты. За ними было припарковано несколько гражданских автомобилей и толпилась, вглядываясь в приближающуюся толпу выпускников, небольшая группка мужчин и женщин, некоторые из которых махали руками и даже плакали. Охранникам во главе с Полулицым приходилось сдерживать некоторых особо эмоциональных персон, чтобы те не кинулись в ворота навстречу тем, кого они ждут. Это были родственники «сирот», которые сегодня выпускали — те из них, кто имел право находиться в «зеленой зоне».