Новый мир. Книга 1: Начало. Часть вторая
Шрифт:
«Очень сочувствую», — вежливо улыбаясь в ответ на его жалобы, подумал я злобно. — «Я ночую здесь каждый день, и мне за это никто не платит сверхурочных, профессор».
— Итак, сегодня важный день для нас с тобой, Алекс. Первый день, когда я беседую с тобой не как твой куратор, а как заведующий интерната по воспитательной работе. Мне самому непривычно! Признаюсь, я привязался к тебе. Как, впрочем, я привязываюсь ко всем своим ученикам.
«До чего же трогательно. Надеюсь, ты понимаешь, насколько это не взаимно?»
— Я так же привык видеть вас своим куратором,
— Ничего не поделаешь, Алекс. Таковы правила, — пожал плечами он.
Сделав многозначительную паузу, он продолжил:
— Я читал твою докладную записку. Рад, что у тебя сложилось благоприятное впечатление о коллективе. Могу и тебя обрадовать: оно, в целом, взаимно. Двенадцать из семнадцати твоих товарищей дали тебе положительные оценки.
— Очень приятно слышать это, сэр, — ответил я, гадая, чем я не угодил еще пятерым и кто это.
— А вот твой отзыв о твоем новом кураторе меня, откровенно говоря, расстроил.
Вздохнув под испытывающим взглядом профессора, я, тем не менее, решительно заявил:
— Я счел необходимым сообщить то, что видел, сэр. Я ведь должен быть искренним с вами, не так ли?
— И ты считаешь, что профессор Кито несправедлив по отношению к ученикам?
— Сэр, он начал знакомство с нами с такой строгой и язвительной критики, что довел трех человек до слез. А ведь мы не девочки. Это было, откровенно говоря, чересчур.
— Профессор Кито исповедует строгий стиль воспитания. Но он опытный и очень квалифицированный педагог, Алекс. Он наилучшим образом прошел сертификацию. И за шесть лет работы в «Вознесении» не давал нам ни единого повода для упрека. А ты, в силу своего возраста и положения, не имеешь опыта и квалификации, чтобы оценивать работу воспитателя. Тебе так не кажется?
— Это так, сэр, — кивнул я.
— И все же ты дал его работе оценку.
— В анкете, которую вы мне прислали, был такой вопрос.
— Ничто не мешало тебе воздержаться от ответа. Или ответить, что ты считаешь не корректным и не этичным оценивать работу своего куратора. Ты разве не читал примечания к анкете?
— Я посчитал, что вопрос, содержащийся в высланной вами анкете, не может быть некорректным или не этичным. И что он задан мне для того, чтобы я дал на него честный ответ.
Понимающе улыбнувшись краешками губ, Петье заговорщически спросил:
— Ну будет тебе, Алекс. Право же, ты невзлюбил профессора Кито с первого с ним знакомства. Ты неоднократно препирался с профессором во время подготовительных занятий. Ты ведь помнишь два выговора, которые были тебе за это выписаны? И отметку по своему предмету он тебе поставил не самую высокую, не правда ли? А потом еще и эта неприятная история с мячом…
— Я понимаю, на что вы намекаете, сэр, — кивнул я. — Однако в моем ответе на вопрос анкеты не было ничего личного. Правда. Я действительно считаю, что…
— Юный мой друг, — мягко прервал меня заведующий по воспитательной работе. — Я знаю, что ты считаешь, из твоего ответа в анкете.
Мне оставалось лишь тяжело вздохнуть. Похоже, что созвон останется для меня несбыточной мечтой все последующие два года — косоглазый дьявол, ненавидящий меня всеми фибрами своей злобной душонки, позаботится об этом.
— Что ж, Алекс, — некоторое время спустя заговорил француз. — Миновало почти пять месяцев, как ты здесь. Ты, к сожалению, так и не смог избавиться от всех своих дисциплинарных взысканий. Но, я должен это признать, в целом ты оправдываешь возложенные на тебя ожидания. Ты вырос за эти месяцы, стал взрослее и мудрее. А значит, я могу тешить себя мыслью, что моя воспитательная работа не прошла зря.
— Спасибо за комплимент, сэр, — угрюмо ответил я.
— Ты все еще часто вспоминаешь о своих родителях? — без подготовки выпалил он.
Встрепенувшись и вперив в него подозрительный взгляд, я, покачав головой, признался:
— Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал о них, сэр.
— Так я и предполагал. От меня не укрылось, что при первой же возможности ты задаешь воспитателям, преподавателям и даже гостям вопросы, касающиеся событий в Центральной Европе, Алекс.
«Кто бы сомневался» — мрачно подумал я.
— Многое удалось разузнать? — поинтересовался он.
«Издевается, мразь».
— Война все еще идет, — произнес я. — Много жертв. Много беженцев. Ничего конкретного.
Воззрившись на меня своими добрыми глазами, профессор изрек:
— Что ты мне скажешь, Алекс, если я еще раз подниму вопрос о документе, который я предлагал тебе подписать 15-го апреля, в день твоего приезда. Ты помнишь, о каком документе идет речь?
— Да, сэр, — кивнул я, немного удивившись. — Он все еще имеет какое-то значение?
— За эти пять месяцев ты должен был убедиться, что невыполнение этой юридической формальности мало что изменило. Ты, может быть, рассчитывал, что проявленный тобою демарш поможет твоим родителям потребовать твоего возврата под их опеку. Но, даже если ты и был прав — они не воспользовались этой возможностью. Администрация интерната не получала каких-либо заявлений от Владимира или Катерины Войцеховских либо их представителей.
— Вы говорили, что у Роберта Ленца есть информация о них! — едва не вскричал я, крайне взволнованный тем, что Петье затронул тему, которой все это время столь старательно избегал.