Новый мир. Книга 4: Правда
Шрифт:
Я призадумался.
— А я, кажется, догадываюсь, о каком пентхаусе ты говоришь.
— О нем много писали разные «журналисты» в преддверии выборов в Парламент, — недовольно буркнула она.
— Нет, тут дело в другом. Мой опекун жил этажом ниже. Упоминал, помню, что прямо над ним — квартира министра строительства. Ему очень нравилось, что рядом с ним живут влиятельные и состоятельные люди. Он и сам стремился таким быть.
— Ты говоришь о том самом человеке, который работал в спецслужбах?
— Бригадный генерал Роберт Ленц.
Я вздохнул, невольно углубившись в воспоминания.
— Даже сейчас я готов признать, что он кое-чему научил меня. Он обманывал меня насчет ряда вещей. Очень важных вещей. Но в целом сделал то, что от него зависело, чтобы научить меня смотреть на мир трезво и критично, вытравить из меня доверчивого провинциала. Это были ценные уроки. Теперь я понимаю, что даже его постоянная ложь, даже его предательство, которые потом вскрылись — это тоже были ценные уроки.
— Что ты чувствуешь, когда думаешь о нем? Ненависть? — поинтересовалась Фламини.
— Не знаю. Наверное, и ее тоже. Но не только. Он научил меня видеть во всем пятьдесят оттенков серого, не покупаться на прямые и простые ответы. И я, в лучших традициях его жизненной философии, сохранил к нему много противоречивых чувств и эмоций. Он лжец, интриган — я уверен в этом. Но абсолютное ли он зло, или странная помесь зла, добра и обыденной серости — я даже сейчас не готов ответить.
Перед моими глазами, словно наяву, предстало улыбающееся лицо Роберта. Я подумал о том, где он сейчас, что он делает, что думает о происходящем в мире (наверное, рассуждает со свойственным ему цинизмом) — и от этих мыслей почему-то помрачнел.
— Я не хочу сейчас говорить о нем, — признался я.
— И не надо. Есть темы и получше.
Мы наконец достигли нужной высоты, и двигатели заработали на свою полную мощность. После краткой перегрузки, связанной со стремительным ускорением до гиперзвука, давление в салоне стабилизировалось. За иллюминаторами было видно темное небо, и завеса облаков — далеко-далеко внизу. Индикатор возвестил нас о том, что правила безопасности больше не требуют от нас оставаться пристегнутыми на своих местах.
— Как насчет выпить чаю? Стюардессы нет, так что обслужим себя сами, — предложила Лаура.
— Отличная мысль.
Несколько минут спустя мы уже сидели на диване, среди мягких подушек, попивая чай из красивых белых чашечек на блюдечках и глядя в иллюминатор. Сам не заметил, в какой момент между нами установилось молчание. Но продлилось оно уже достаточно долго, чтобы на это сложно было не обращать внимания.
— Может, включить музычку? — спросила Лаура, не отрывая глаз от иллюминатора.
— Как хочешь.
— А ты не хочешь?
— Мне нравится и так. Люблю тишину.
Молчание продлилось еще какое-то время.
— Нам около двух часов лететь, — произнесла она
— М-м-м, — неопределенно ответил на это я, почему-то чувствуя напряжение во всем теле.
Лаура повернула ко мне взгляд. Осторожное зрительное касание длилось довольно долго. Затем она потянулась к моей руке, взяла из нее чашку с чаем — и аккуратно поставила на столик около дивана. Прежде чем я обдумал смысл этого движения, она придвинулась ко мне и поцеловала в губы — робко, неуверенно, одним касанием. Я обомлел от неожиданности. Она вдруг смутилась, вздохнула, покачала головой и закатила глаза, будто поражаясь самой себе.
— Димитрис, прости. Сама не думаю, что делаю. Тебя только что выпустили из-за решетки, ты весь побитый и измученный. Тебе, конечно же, не до этого…
Я не дал ей договорить — моё сознание наконец замедленно среагировало на случившееся. Придвинувшись к ней, я мягко откинул ее на спину, чтобы ее голова легла на подлокотник дивана. Положил пальцы ей на виски, внутренне вздрагивая от волшебного ощущения касаний к ее коже. Пристально заглянул в ее синие глаза, словно стараясь прочесть в их глубинах, правда ли все это, может ли это быть правдой.
От неожиданности Лаура глубоко и судорожно вздохнула. Она была совсем близко ко мне. Я слышал ее неровное, возбужденное дыхание. Чувствовал запах ее духов и ее кожи. От этого аромата, от ощущения близости с так горячо любимой женщиной, со мной происходило что-то невообразимое: кружилась голова, дрожало все тело, а колени, кажется, начинали подкашиваться.
— Когда я рядом с тобой, я не чувствую ни боли, ни усталости, — прошептал я, нежно поглаживая ее по щекам и вискам, забираясь пальцами в ее волосы. — Я вообще забываю обо всем.
Она ничего не ответила. Ее дыхание становилось еще более частым, пронзительный взгляд все так же проникал сквозь мои глаза прямо мне в душу. Я сам не заметил, как мои пальцы сжали ее виски чуть сильнее.
— Умоляю тебя, скажи мне честно: зачем ты это делаешь?! — прошептал я ей на ушко, не удержавшись от того, чтобы нежно не поцеловать его. — Если все дело в жалости, в раскаянии, если ты думаешь, что делаешь доброе дело, или спасаешь мир, еще о какой-то чуши — пожалуйста, просто скажи мне это. Я имею право это знать!
Она так и не ответила. По ее взгляду пробежала тень, как будто спала последняя пелена, сдерживающая ее порыв. Она порывисто приблизилась ко мне, и мы с ней снова поцеловались — на этот раз дольше, глубже, почувствовав друг друга, ощутив аромат и вкус. Ее руки обвили мою спину сзади.
— Зачем тебе это? — продолжал шептать я, закрывая глаза и едва не плача от переизбытка чувств, странной смеси боли и блаженства, и не переставая целовать ее щеки, подбородок, шею. — Зачем тебе я?
— Я хочу тебя, милый, — прошептала она. — Мне нравится всё, что ты говоришь. Всё, что ты делаешь. Даже когда ты смотришь на меня — у меня мурашки пробегают по коже.