Новый потоп
Шрифт:
— Весной, — сказал Макс, — когда снег растает, мы пойдем искать твердые камни, змеевики, горный хрусталь…
Весной!.. Он строил планы!..
Между тем Макс и Игнац с помощью коры каштанового дерева сумели выдубить бараньи и козьи шкуры. После некоторых попыток, скручивая кишки животных, им удалось получить тонкие и прочные бечевки. Госпожа Андело принялась за дело. Она прокалывала шкуры перочинным ножом и, пользуясь вместо нитки бечевкой, крепко их соединяла.
Вскоре она организовала настоящую мастерскую: гувернантка, молодые девушки, крестьянки работали вместе с ней. Сшили несколько одеял и мешков, которые наполнили бараньей
Когда Ева в первый раз примерила эту тунику из козьей шерсти, она глубоко вздохнула.
— Именно то, что я думала, — прошептала она. — Дикарка…
И она с грустью взглянула на свое старое платье последнего модного фасона.
— По крайней мере, тепло! — воскликнула Ивонна.
— Мы улучшим покрой, — обещала госпожа Андело. — Ко дню вашей свадьбы у вас будет воротник из кроличьего меха!
Ее свадьба… Ева ничего не отвечала. В глухом местечке, где ничто не могло заменить ни церковь, ни мэрию, это слово звучало странной иронией. Перед ее глазами мелькнуло платье из белого крепа, кружевная фата, шелковые туфельки. Свадебная процессия!.. Список приглашенных…
Ева отвернулась. День клонился к вечеру. Несмотря на дождь, она, как всегда, пошла навстречу Максу. Как только она приближалась, Игнац скромно отходил в сторону. Опустив свою ношу дров, Макс обнимал свою невесту и искал ее губ. Она отдавалась его сильным объятиям, ловя себя на мысли, что в гостиной отца, во время светского ухаживания Макса, она не знала бы возбуждающей прелести подобных поцелуев. Любовь Макса бодрила ее, давая силу переносить тяжелые дни непосильной работы, лишения.
В сумерках, возвращаясь обратно, он говорил о хижине, которую он строил с помощью Игнаца несколько вдали от других построек, и которая должна была принадлежать им одним. Когда она будет закончена, чего им еще нужно?
— Это правда, — говорила она. — Мы должны были пожениться осенью… Квартира была готова… мебель…
Она мысленно представляла себе обои, — черные с золотом, ширмы китайского лака, диваны, выбранные ею самой, тонкое белье, посуду… ее комнату, светлую и в то же время таинственную, обитую усеянным цветочками кретоном… Она заглушила невольный вздох. Ах! Ласка свежего батиста, мягкие платья, радость наряжаться для того, кого любишь, желание, чтобы все окружающие предметы увеличивали красоту, как гармонирующие звуки…
Макс продолжал говорить об их хижине. Госпожа Андело должна была ее меблировать матрацем из шкур. Там будет очаг из плоских камней с отверстием наверху. В слишком холодные ночи можно будет разжигать огонь…
Ева слушала, слегка краснея, тронутая его заботами. Она чувствовала какие-то смутные угрызения совести. Она не могла совладать с мучившим ее сожалением… И, сравнивая убогое счастье, которое он ей предлагал, с элегантной роскошью ожидавшей ее жизни, она обвиняла разрушившее мир событие в том, что оно испортило также и ее счастье.
Настал день, когда Макс укрепил крышу из молодых стволов, обтесанных Игнацем, покрытых листами сланца и поддерживаемых большими камнями. В этот день он не пошел к Новым Воротам, а работал до вечера, не выходя из хижины. Он вышел, когда было еще светло, и пошел за Евой, чтобы показать ей законченную работу. Он заставил ее сначала
— О Макс! — прошептала Ева, — Макс!..
То, что она увидела, представляло для нее уже не убогое убежище, убранное грубыми шкурами, где должна была протекать ее суровая и монотонная жизнь… Это было проявление бесчисленных забот любящих рук. Каждый предмет являлся живым свидетелем любви, которую несчастье возвеличило, а трудности делали предприимчивой для осуществления скромных чудес…
— Макс!..
Слезы заглушили ее голос.
— О! Макс, ваши руки…
Она держала их в своих руках, не будучи в силах оторвать от них глаз. Ладони, покрытые царапинами и жесткие от мозолей, распухшие пальцы, сломанные ногти… сколько они перестрадали!.. Эти руки, которые она помнила такими тонкими и выхоленными, сколько они перестрадали, работая для нее! И, склонив голову, она прильнула к ним губами, и слезы смочили их потрескавшуюся кожу.
— Они привыкнут, — сказал Макс. — Они уже не так неловки…
— Я нахожу их прекрасными, — прошептала Ева. — Я люблю ваши руки…
— Посмотрите, — сказал он, совладав с волнением, — я приготовил эту полку для вещиц из вашего нессера.
Она посмотрела на полку и сквозь слезы улыбнулась. Миниатюрные предметы из слоновой кости и серебра, щетки, маленькое зеркало были ей дороги, как последние остатки прежней жизни…
— О, благодарю вас, — воскликнула она.
Они обменялись незначительными словами, чтобы побороть то волнение, которое неудержимо влекло их друг к другу…
— Ева, Ева, — промолвил Макс, — вы меня еще любите?.. Ведь я теперь простой оборванец. Пастух баранов стоит гораздо больше моего!
Он взял в руки ее тяжелые косы, спадавшие на тунику из козьей шерсти, и стал их ласкать, покрывая нежными поцелуями.
— А я?.. — повторила она. — Что я такое?
И добавила:
— Но не все ли равно?.. Не все ли равно?
Любовь, — такая же живая и юная, как в первые дни сотворения мира, отрешившаяся от условностей и рутины, от стеснения роскоши и светских приличий, — предстала перед ними во всей своей чистоте, свободная от всякого тщеславия.
Они узрели наконец ее настоящий лик; и уже это одно было лучшей компенсацией за все то, что они потеряли.
— Я больше ни о чем не жалею, потому что ты меня любишь, — прошептала она.
Он подвел ее к порогу и приоткрыл дверь. В косых лучах пылали горные купола, и между голубых стен высоких утесов ледник громоздил одну на другую свои четкие ступени. Заходящее солнце венчало неподвижные вершины золотом и пурпуром, и от них веяло какой-то ликующей нежностью.
— Все неприглядные стороны жизни сгладились, — сказал Макс вполголоса.