Новый потоп
Шрифт:
В припадке ужаса ей показалось, что она умирает. Умереть? Когда так хорошо жить?.. Когда любовь Макса наполняет для нее всю долину Сюзанф?.. Нет! Жить!.. Жить подле него и как можно дольше! По щекам катились слезы. Она подумала, что может причинить этим вред ребенку, что надо быть спокойной, и вытянулась на матраце из шкур.
В дверях показалось доброе морщинистое лицо Инносанты. Она протянула к Еве руки, крепкие и верные руки, которые никогда ничего не портили. Ева тотчас же успокоилась и отдалась ее заботам.
Один за другим, все жители Сюзанф приходили смотреть
Губерт молчал. Иногда он дотрагивался до свисавшей с мехов руки Евы или с любопытством склонялся над новорожденным. В хижине было темно и свежо. Полуоткрытая дверь пропускала узкую полосу яркого дневного света. Губерт смотрел на похудевшее лицо дремавшей сестры, окаймленное прекрасными волосами, заплетенными Инносантой в косы. Он думал: «Она счастлива… Стоит только взглянуть на нее… Счастье так и написано на ее лице… Она так же счастлива, как могла бы быть и раньше… Даже, может быть, еще счастливее, несмотря на эти звериные шкуры, на это убогое пристанище,»
Он изумлялся:
— Внешний мир для нее больше не существует… Она не боится… Будущее уже не страшит ее…
Перед ним промелькнула черная растрепанная головка Аделины, ее розовое личико. Мелькнувший луч солнца окружил ее золотой рамкой!..
— Счастье!..
И губы его уже не кривились в иронической усмешке.
Когда Ева проснулась, он сидел около нее такой же неподвижный и серьезный, продолжая любоваться ею. Она приподнялась, вглядываясь в пустую колыбель.
— А где ребенок? — спросила она, сразу обеспокоенная.
Губерт показал ей жестом на Инносанту: усевшись на пороге, она укачивала ребенка.
— Как могла научиться этому женщина, которая никогда не была матерью?
Они смотрели на Инносанту, склонившую свое суровое загоревшее лицо над драгоценной ношей, которую она держала своими большими руками на коленях. Она как будто выросла.
Губерт и Ева молчали. Они видели, как двигались губы Инносанты. Она что-то шептала, и они уловили звук ее голоса, исполненного такой нежности, что каждое слово казалось лаской, обращенной к новорожденному.
— Что она говорит? — спросила Ева.
— Слушай!
Склонив голову, почти касаясь губами шелковистой головки, Инносанта с восторженной интонацией повторяла:
— Дитя долины Сюзанф!.. Ты узнаешь ее, нашу долину Сюзанф!.. Ты полюбишь ее… Твои маленькие ножки научатся ходить по нашей долине Сюзанф!
И Губерт подумал, что о своей деревне Иллиэц она, конечно, никогда не говорила с таким проникновением.
На следующий день послышался веселый клич Игнаца, перебрасываемый эхом от одного конца долины на другой.
— Они! — воскликнул Губерт. — Их можно узнать издалека…
Приподнявшись на своем матраце, Ева попросила Инносанту положить ребенка возле нее и настежь открыть дверь, чтобы слышать приближавшиеся голоса. Можно было различить имена, которые они всегда выкликали, возвращаясь из дальних переходов. Переступив перевал, они заранее приветствовали дорогие им существа, притягивали их к себе, наполняли всю долину своим
— Ева! Ивонна! Губерт! Женевьева!.. Аделина!.. Инносанта!.. Ау, Инносанта!..
— Они веселы, — сказала Ева. — Они нашли кремень!..
Она увидела стариков, шедших им навстречу, госпожу Андело и женщин. Поль, подпрыгивая, опередил их. Губерт ожидал на пороге, устремив глаза на длинную вереницу скал, которые, казалось, впитывали в себя падающие тени сумерек.
— Я их вижу! — говорил он. — Макс бежит первым… Они несут большие мешки, очень тяжелые… Игнац совсем согнулся…
— Зажги факел, — прошептала Ева. — Здесь недостаточно светло.
Макс, запыхавшись, вбежал в хижину, с обветренным от свежего воздуха лицом, и опустился возле матраца, чтобы лучше рассмотреть жену и сына. Она ждала его слов. Но он молчал: у него пропал голос. Она чувствовала на своем лбу его губы и улыбалась, без слов. Она знала, что он любовался ребенком и что, поднимая его осторожными руками, он находил его прекрасным и здоровым. Она угадывала мысль, которая шла навстречу ее мысли. Это было как бы условием, которое они заключили друг с другом: «Мы будем воспитывать его. Он будет жить. Он станет сильным». Она не замечала, что по ее лицу катились крупные слезы. У него мелькнула мысль, что она, быть может, страшится сурового будущего. Тогда речь вернулась к нему веселым потоком, который он уже не мог сдержать:
— Мы нашли кремень, Ева, целые залежи кремня! У подножия Сальэрской Башни! На другом склоне. У нас будут всякого рода орудия! Жизнь наладится, станет легкой… Ему не придется страдать! Клянусь тебе в этом!
— Кремень… — шептал дрожащим голосом де Мирамар. — Действительно, это — настоящий кремень…
Он держал в обеих руках надломленный Максом камень, гладкий и скользкий на ощупь. Он приблизил его к факелу Игнаца и любовался сизыми отблесками кремня. Вокруг него толпились люди.
— Все! Теперь у нас будет все! — восклицал он с юношеским пылом. — Лезвия, топоры, бритвы, скоблильные ножи, резцы, хирургические инструменты… Мы сможем резать! Мы сможем обрабатывать землю! Плуг из кремня. Ах, дети мои!
И вдруг, сняв свою меховую шапку, он произнес с жаром:
— Возношу свою благодарность неведомому гению, который более пятидесяти тысяч лет тому назад придумал точить кремень и спас людей своего времени, а через них — и нас…
— На воздухе хорошо, тепло… Надо вынести ребенка, — сказала Инносанта.
У Евы сжалось сердце. Расстаться с ребенком, даже на час, в первый раз…
— Я его хорошенько закутаю, — уговаривала Инносанта.
Ева улыбнулась старухе:
— Я вам его доверяю… Не уходите надолго!
Старательно закутав ребенка в самые мягкие бараньи шкуры, Инносанта осторожно положила его на руку и вынесла на воздух.
Возвращаясь с Инносантой, Ивонна увидела своего мужа, который шел ей навстречу. Они остановились друг перед другом и улыбнулись, не говоря ни слова. Он взял ее за руку. Не разнимая рук, они вернулись в свою хижину. На пороге Игнац ласково сказал:
— Мы уезжаем завтра на несколько дней с Эльвинбьоргом.
— На несколько дней! — вздохнула она. — Но вы не будете подниматься на слишком высокие горы? Вы не пойдете по опасным местам?