Новый скандал в Богемии
Шрифт:
Я же чувствовала себя – да и выглядела соответственно – уезжающей гувернанткой, которая тепло прощается с семьей своей воспитанницы и отправляется в собственное увлекательное путешествие.
Что за недостойные мысли! Впрочем, неудивительно, что я чувствовала некоторую жалость к себе: когда с первыми резкими толчками отъезжающего поезда мои друзья медленно поплыли назад, я будто безвозвратно перевернула страницу альбома с фотографиями. Мы уже никогда не будем такими, как сейчас – в этом месте, в это время, после всех наших приключений.
Я смотрела в окно, пока не остались только клубы пара снаружи и незнакомцы, толкущиеся за моей спиной в коридоре. Тогда я повернулась и оглядела купе: зеленые, обитые бархатом сиденья с сетками над каждым, чтобы можно было положить багаж. Я выглянула через отъезжающую дверь в узкий коридор. Никогда не привыкну к этим современным иностранным поездам, где в купе нет дверей, открывающихся прямо на платформу. Мне совсем не нравилось, что остальные пассажиры могут проходить по коридору и таращиться в мое купе.
Чтобы избежать чужих взглядов, я уставилась в окно. Несмотря на вуаль, вряд ли мое лицо сейчас представляло собой привлекательное зрелище. И я совершенно точно не хотела видеть никого из других пассажиров.
Прага, город ста башен, таяла вдали и уступала место мирной зеленой сельской местности. Наконец наши здешние приключения закончились раз и навсегда. Мы оставили после себя благодарных короля и королеву – кто бы мог такое подумать полтора года назад! Пусть Ирен и не удалось распутать смерть парижских вышивальщиц, но она хотя бы позаботилась о том, чтобы втянутая в убийство старого короля богемская горничная была освобождена. И еще Ирен дала в Праге свой последний концерт – на собственных условиях и в собственной неподражаемой манере. Нескоро забудут ее выступление мистер Дворжак, оркестранты и другие певцы, да и наша троица тоже.
Не забудет мою подругу и женщина по имени Татьяна, как не забудет она и Годфри.
Я потерла ладони, так как в пустом купе было прохладно. Нет. Не буду думать о грядущих страхах целых четыре дня. И не успела я принять это решение, как меня заставил повернуться какой-то звук у входа в купе.
Дверь уже закрывалась за наводящей ужас фигурой в одеянии, которое я могу описать только как казачий костюм: широкие штаны, высокие сапоги, куртка, расшитая золотым шнуром, и короткая накидка, отороченная каракулевым мехом. Над воротом маячило румяное лицо с кустистыми бровями, пышными усами и бакенбардами, а довершала картину шапка из того же каракулевого меха. Не хватало только кривого кинжала.
Эта опереточная фигура покачнулась от движения поезда, а затем прошагала к противоположному сиденью и уселась, снимая тяжелые кожаные перчатки с каракулевыми манжетами, словно собиралась остаться на чай.
– Сэр! – возмутилась я. – Это частное купе. Вам придется его покинуть.
Сердечная улыбка незваного гостя говорила о полном непонимании.
– Уходите! – рявкнула я, указывая на дверь, будто злодей в дешевой мелодраме. – Это мое купе! – Увы, в этот момент поезд дернулся, и рука заходила туда-сюда, как железнодорожный шлагбаум, что не добавило моему жесту авторитета.
Человек слегка наклонился ко мне, устраивая руки на коленях, и продолжал улыбаться и совершенно по-идиотски кивать. Кто знает, на каком варварском наречии он разговаривает, вполне возможно, даже по-русски, но я на этом языке знаю только слово «нет».
Ну вот, еще даже из Праги не уехала, а уже столкнулась с навязчивым попутчиком! Как поступила бы на моем месте Ирен? У меня не было ни кинжала, ни пистолета, а из саквояжа получится не очень действенное оружие.
Я решила опять положиться на свой командирский тон, собрав все силы в кулак, как сделала бы Ирен.
– Я требую, чтобы вы немедленно ушли. – В этот раз я сопроводила тот же жест свирепым взглядом.
Даже если мне удалось выдать нечто из репертуара Ирен, у меня, похоже, не было ее убедительности, ибо мужчина всего лишь покачал своей косматой головой.
– Да уж, не такого приема, – сказал он – по-английски! – я ожидал.
Пока я переваривала столь примечательное сообщение из такого неожиданного источника, он отклонился в своем качающемся сиденье, снял шапку и сунул туда перчатки, а затем принялся снимать… бакенбарды, брови…
Посмотрев в замечательные орехово-карие глаза, появившиеся из-под кустистой фальшивой растительности, я наконец узнала его.
Покачиваясь в унисон с поездом, я вскочила, даже не сообразив, что делаю:
– Кве-Квентин!
Ослепительный ятаган его улыбки блеснул из тени фальшивых усов, которые он тут же снял. Появившееся лицо было знакомым, живым, смеющимся.
Поезд нырнул в туннель. У меня перед глазами, как летучие мыши, кружились темные пятна. В мозгу стучал ужасный вибрирующий звук. Все сжалось в маленькую точку света в конце черного как ночь туннеля. Затем свет выплеснулся наружу.
Я очнулась словно ото сна: меня качали и баюкали, как ребенка в любящих руках. Я и была в руках – по крайней мере, в одной, обнимавшей меня за плечи.
Я снова сидела на своем месте – ну или почти, так как мне не очень удавалось сохранять равновесие.
Лицо Квентина плыло надо мной, лишенное грима и довольно… притягательное. На нем отражались нежная забота и весьма меня порадовавшее чувство вины.
– Дорогая Нелл, – говорил он, – с моей стороны было крайне непредусмотрительно устраивать тебе такой сюрприз после всего того, что тебе пришлось пережить. Но мне по-прежнему приходится скрываться. Мы с Нортонами решили, что это обеспечит нам наилучшее воссоединение. Ты в порядке?
Я медленно кивнула. И почти в тот же момент его лицо зеркально повторило мой жест. Оно было так близко, что я могла различить каждую мелкую морщинку, прорисованную пустыней вокруг его восхитительных карих глаз. Я видела каждую ресничку, каждую темно-ореховую песчинку в песочных часах этих глаз.
– Я позволил себе смелость поднять твою вуаль, – сказал Квентин. Не удивительно, что я видела его с такой четкостью. – Хочешь, я найду твое пенсне?
Пенсне. Да, кажется, в прошлой жизни у меня была вещь с таким названием.