Нравы четы Филипп
Шрифт:
– Войдите в дом, Филипп, и выпейте стаканчик, - сказала она.
Филипп не стал терять время. Он подошел, делая вид, что повинуется ее приказу, и вслед за мадам Корнель скрылся в дверях дома, оставив на пороге свои сабо. Мадам Корнель взяла бутылку, стоявшую на холодке в ведре с водой, и налила стакан.
– Ну-ка!
– сказала она властным тоном, каким обычно задавала работнику урок.
Филипп начал, не смущаясь, пить, как пьет влагу иссохшаяся до трещин земля, но вдруг отнял ото рта недопитый до половины стакан. Его передергивало, он сжимал
– Незачем кривляться, - сказала мадам Корнель.
– Ведь вкусно?
– Да, да, хозяйка, - сказал Филипп, стараясь улыбнуться.
– Вы говорите "да", как будто хотите сказать "нет". Может быть, вино кислит?
– Нет, нет, хозяйка.
– А теперь вы говорите "нет", как "да", - сказала мадам Корнель тоном, который не предвещал ничего доброго.
– А раз не кислит, значит, вам просто не нравится? Так и говорите. Я могу налить из другой бутылки.
– Сказать по правде, хозяйка, оно чуточку с привкусом. Но так оно даже лучше, - сказал Филипп, чувствуя себя неловко.
Он выпил, надел сабо и пошел опять на солнце красить плуг.
– Ну и что же, Филипп? Что же дальше-то? Почему вы морщились ?
– Потому что, - говорит Филипп, - хозяйка вместо вина налила мне уксусу.
– Уксусу? Бедняга Филипп!
– Да, красного уксусу, который она сама приготовляла. От него челюсти сводит.
– И вы молчали?
– Да, я боялся сказать.
– Мадам Корнель ошиблась?
– Кто ж ее знает!
– Как! Вы подозреваете, что это был подвох?
– Не знаю, что и думать. И сейчас не пойму. А тогда было здорово неловко. Я думал так: ежели хозяйка не нарочно, так к чему ее обижать, раз уж она впервые так расщедрилась. А если она нарочно это сделала, для смеху, так пускай смеется. Я не знал и потому смолчал.
– А мадам Корнель заметила, что ошиблась?
– Она мне ничего не говорила.
– Вы могли бы ей потом сказать. Она бы сама посмеялась!
– Она никогда не смеялась, - сказал Филипп.
– И не любила попадать впросак. Иногда и меня прямо-таки подмывало, но я себе язык прикусывал.
– Удивительно, как это у вас хватило духу выпить стакан до дна.
– Потом уж было легче.
– Что же, жгло?
– Немного кололо в желудке, да я поскорее побежал перебить вкус свежей водой. У меня всю ночь ломило десны, но уксус полезен. Сначала невкусно, а потом даже чувствуешь себя крепче. Теперь-то я уж и не припомню.
– Может быть, ваша хозяйка помнит. На вашем месте я бы разузнал.
– Да разве кто из господ может поставить себя на место работника?
– Знаете, Филипп, у вас доброты через край!
– Да разве я спорю?
V
В день своей свадьбы Филипп так смеялся, как никогда еще в жизни. И он съел четырнадцать блюд. Он танцевал со всеми женщинами, и даже самые старые покружились с ним, трясясь, как тощие пугала в грозу.
А мадам Филипп сидела неподвижно, молчала и ничего не ела.
Она не понимала любезностей, поправляла шпильки, отбрасывала назад
Наконец они легли. Сначала все шло хорошо. Ошалевшая мадам Филипп не шевелилась, думая только о том, чтобы ответить поцелуем на поцелуй Филиппа.
Но потом она, подскочив, застонала не хуже того барана, которого зарезали вчера.
– Кричи, кричи, дуреха, - сказал ей Филипп.
– Слишком долго я ждал, больше не могу.
И нежно лаская одной рукой новобрачную, он другою тяжело зажал ей рот.
VI
– Выходит одно на одно, - говорит Филипп.
– Послушать вас, Филипп, все выходит одно на одно. Ведь важно счастье: крестьяне-то сейчас счастливее, чем были прежде.
– Молодые говорят, что нет.
– Но вы, Филипп, вы-то знаете старых, вы слышите, что говорят молодые. По-вашему, как?
– Думается мне, что сейчас они должны быть счастливее. Сейчас лучше спят, лучше кормятся, меньше бедствуют. Я, например, не спал на постели до самой свадьбы.
– Вы спали вместе со скотиной?
– Да. На сухой соломе лучше, чем на грязных простынях. Мне удавалось всхрапнуть только до полуночи, потому что волы меня будили. У них свои привычки. Они поднимались в полночь, чтобы перехватить клочок сена, и я слушал, как они стучат рогами о кормушку. Зимой их дыхание грело меня, а летом я часто спал снаружи, стерег быков: они паслись на лугу. Крестьянин спать спокойно не ложится, если его волы без присмотра. На лугу ставили какую-нибудь ни к чему не годную тележку. На обруч натягивали полог из рогожи, клали охапку ячменной соломы, так сторож и спал.
– Вам хорошо там было?
– Неплохо, только летом, в теплую погоду. А вот в утренники прямо закоченеешь.
– А от кого вы стерегли скот?
– Во-первых, от волков.
– Волки? Здесь, в этом углу?
– Были.
– Куда же они делись?
– Не знаю. А потом луга не были огорожены, как сейчас, волы могли убежать. Сторож не только стерег волов, он также должен был смотреть, как они пасутся. Если вол устал от работы, он плохо ест. Повалится в траву и спит. Тогда сторож слезает с своего возка и кнутом подымает вола. Вол встает и снова берется за еду. Иногда после жаркого дня сторож так и ходил всю ночь от вола к волу. Перед восходом солнца он запрягал волов в плуг.
– Он стерег волов, Филипп. Ну, а кто стерег его?
– Никто не стерег. Эта работа казалась нам не хуже всякой другой. Вот если вы сейчас предложите молодым, они откажутся. А если кто и согласится, так вместе того, чтобы спать на возке, пойдет бродить по соседним фермам, греть ноги у служанок.
– Но почему теперь ночью не стерегут волов?
– Потому что это не в моде.
– И крестьяне спят спокойно?
– Да.
– А волы?
– Они сами себя стерегут.
– И чувствуют себя не хуже?