"Ну и нечисть". Немецкая операция НКВД в Москве и Московской области 1936-1941 гг
Шрифт:
Так, в пункте «политическое прошлое» у Хиля Рогозинского стояло: «С 1923 г. и по день ареста занимался
шпионажем в пользу Германии».
Сплошь и рядом при заполнении анкеты делались ошибки при записи места рождения, особенно если это
была деревня с труднопроизносимым названием, которое не помещалось в отведенную для него строку.
Поскольку анкета заполнялась со слуха, Карлсруэ превращалось Карцругель, Кенигсберг — в Канисбер и т.
д. Причиной того, что, например, местом рождения Генриха Грюнвальда оказался «Франкфурт на Мойке»,
была тривиальная некомпетентность, помноженная на накопившуюся усталость. Приведенные в
приложении данные о месте рождения репрессированных скорректированы только в очевидных случаях, в
остальном они повторяют запись в анкете из АСД.
«Первый допрос проводился, как обычно, в целях изучения арестованного»216, он далеко не всегда
фиксировался протоколом. Согласно воспоминаниям жертв репрессий, первый допрос проходил сразу же
после ареста, а вот второго приходилось ждать по нескольку недель. После распоряжений Ежова об
ускорении следствия с февраля 1938 г. вообще перестали оформляться допросы, не содержавшие признаний
в преступной деятельности. Поэтому временной промежуток между датой ареста и датой первого допроса
может говорить о том, как долго человек оказывал сопротивление следствию, отказываясь признавать
вымышленные преступления217. Так, Вальтера Диттбендера арестовали 31 марта, а первый допрос в его деле
датирован только 11 июня 1938 г.
Из показаний следователей НКВД мы знаем, что в целях ускорения и упрощения следственного процесса
признательные протоколы допросов нередко готовились заранее, на основе агентурных материалов,
биографических данных и предварительных бесед с подследственным. Случалось и обратное — после того,
как человек соглашался с предъявленными ему обвинениями, следователь просил его
216 Объяснения следователя Фролова в АСД Пауля Ергеса.
2,1 См. об этом применительно к репрессиям командного состава РККА: Сувениров О. Ф. Указ. соч. С. 152.
128
написать «собственноручные показания». Очевидно, в этом случае он обещал облегчить участь
арестованного, ибо в некоторых случаях рядом с такими показаниями оказывается заявление на имя Ежова с
просьбой учесть добровольное раскаяние.
Затем на основе «собственноручных показаний» сочинялся протокол допроса в форме вопросов и ответов.
Так было в ходе следствия Бориса Ширмана, Зигфрида Гумбеля, Ганса Мориц-Гримма. Последний работал
главным инженером на «Мосфильме», и, поскольку следователь намечал разные направления «разворота»
дела, писал и о шпионаже, и о вредительстве. Времени ему давали вдоволь — в АСД сохранилось несколько
десятков страниц на ломаном русском языке. В результате получился уникальный источник о
производственном и техническом процессе на крупнейшей кинофабрике СССР, который еще ждет своих
исследователей.
Следователь фактически поручал делать свою работу арестованному, предварительно удостоверившись, что
тот правильно понимает поставленную задачу и готов к самооговору. Понятно, что все то, что не ложилось в
концепцию следствия, выбрасывалось в мусорную корзину или попросту не подкладывалось в дело218.
Наличие в деле «собственноручных показаний» ставило обвиняемого в тяжелое положение, если после
завершения «ежовщины» начинался процесс проверки дела. В постановлениях прокурорской проверки
отмечалось, что поскольку они написаны рукой самого обвиняемого, то не могли быть выдуманы
следователем.
«Собственоручные показания» подследственным разрешалось писать по-немецки. Это было почти
привилегией, так как позволяло им более точно формулировать свои мысли. Переводчиков в НКВД не
хватало, и следователи настаивали, чтобы их визави согласились с ведением допроса на русском языке. В
нескольких случаях переводчиком в ходе допроса был такой же заключенный, как и они сами. Отто Визе
отказался подписывать протокол, так как ему вопреки требованиям не предоставили переводчика. Позже, в
заявлениях из лагеря, немецкие жертвы репрессий утверждали, что попросту не могли понять ни устной
речи следователя, ни того, что было зафиксировано в протоколе. При этом их обвиняли в антисоветской
агитации среди русских коллег по работе!219
Так, 20 листов «собственноручных показаний» Мориц-Гримма были приобщены к делу только после того, как предъявленное
ему обвинение было отвергнуто на заседании Военного трибунала 1 марта 1939 г.
219 Не знавший русского языка австриец Антон Рехберг, согласно показаниям свидетелей, вел антисоветскую пропаганду на
Подшипниковом заводе имени Кагановича.
129
2. Психологическое давление
В ходе допросов использовались не только методы прямого насилия, но и апелляция к разуму и чувствам
обвиняемого. Следователь просил «войти в его положение» и договориться по-хорошему. В его
интерпретации аресты выступали в качестве некоей профилактической операции по высылке иностранцев,
иногда даже проводились параллели с раскулачиванием начала 30-х гг. Жертве внушали, что от признания
или непризнания собственной вины ее судьба не изменится, и в то же время в обмен на подпись под