Ну, здравствуй, муж!
Шрифт:
— Ты прав. Со строном трудно бороться. И ведь не любил твою мать, а удержаться не мог. Отпустило, только когда она забеременела.
— Валаахова магия.
— Это называется продлением рода, сын.
Родовой амулет — гордость и проклятие любого его носителя. Для сотен веков договорных браков, когда маги через детей объединяли семьи, чтобы их потомки стали еще могущественнее и богаче, магия строна помогала им хотя бы на время забыться, почувствовать если не любовь, то влечение. Безудержное, заставляющее отдаваться друг другу без остатка.
Что было потом, когда магия страсти сходила на нет? Женщина занималась воспитанием наследника,
Гаррону страшно было представить, что те чувства, что он сейчас испытывает к Саше, вдруг исчезнут, оставив в душе лишь холодное безразличие к ней. Это в лучшем случае. Обычно супруги расставались навсегда, если после прекращения магии строна между ними так и не возникала душевная близость. Так было и с родителями Гаррона. Он до недавнего времени был у отца единственным сыном. Сам Гердих не знал, что стал отцом во второй раз — некая землянка Ираида родила ему дочь Юлию, которая теперь тоже живет в Агриде. Сначала Гаррон насторожился, но потом понял, как здорово иметь младшую сестру. Он любил свою Джулию самозабвенно и готов был оторвать голову ее мужу, лорду Ханнору, если тот вдруг вздумал бы ее обидеть. «Пойди и убейся», — эти слова Цессир-младший никогда ему не простит. Благо, что Изегер изменился.
— Зад вахруницы, как бы я хотел, чтобы мои чувства не оказались ложью.
— Почему?
— Любить женщину — это так здорово.
— Мне не посчастливилось.
— А Ираида?
— Страсть, влечение, своего рода приключение.
— Отец, но почему строн настиг нас только сейчас? Я был рядом с Шашей столько дней и кроме благодарности ничего не испытывал.
— Вспомни, что произошло, когда ты впервые увидел ее глазами мужчины, а не пса?
— Я ослеп. Буквально. Это было как вспышка яркого света, после которого наступает темнота.
— Сильно. У меня снесло мозг, только когда я впервые поцеловал невесту.
— Нет, мы еще не целовались, — вспомнив, как псом лизал Шаше лицо, Гаррон рассмеялся. «Пресветлый Шаагиль! Какие глупости лезут в голову!». — Хотя уже спали в одной постели.
— Не советую повторять в твоем нынешнем состоянии, — отец поднялся и потянулся, расправляя затекшие плечи. — Я поговорю с королем. Не буду называть имен, но попробую получить разрешение на развод. Как только строн вернется, тебя сразу отпустит.
— Я не хочу, — сын поднял глаза на Гердиха. Увидев улыбку отца, пояснил: — Прежде всего в интересах дела. Я боец, я выдержу. Не забывай, Шаша — носитель неизвестного дара, поэтому давай оставим все как есть.
Лорд Цессир качнул головой. И не было понятно, то ли он согласился, то ли кивнул собственным мыслям. Гаррон наследник рода, и отец не допустит, чтобы танцовщица из Хаюрбата со строном или без вскружила ему голову. Кем бы ни была полукровка, она сыну не пара.
Глава 14. Чароведение
— Я
За окном вовсю светило солнце, в здании было так тихо, что оно казалось вымершим. Постель Мары была не заправлена, будто и она собиралась второпях.
— И ведь не разбудила! — Саша никак не могла попасть в рукав платья: она выхватила первое попавшееся, главное, что было темным, без каких-либо вышивок и оборок. Вчерашнее, после проведенной в нем ночи, никуда не годилось. Только натянув «обновку», Александра обратила внимание на немаленький вырез. — Мы сейчас его закроем, — она чуть ли не вся залезла в шкаф, но, как ни ковырялась в вещах, ничего подходящего не нашла. Ну не в плаще же, подбитом мехом, идти! — Мантия! Где хотя бы мантия? Вчера я должна была вернуться с ней! — вспомнились перекинутая через локоть ткань и последующие рыдания на кровати.
На пол полетело одеяло, под ним обнаружилось второе.
— Но как же? Разве Мара не укрывалась? Нет-нет, сейчас некогда думать об этом! Где же моя синяя хламида?
Потратив еще несколько минут на поиски, Саша перестала суетиться и стукнула себя ладонью по лбу.
— Я не принесла ее с собой с ужина… Я ее потеряла… Блин! Что делать? Ежель меня убьет!
Ничего не оставалось, как заглянуть в отделение Мары.
«Хоть косыночку какую-нибудь!»
Но на полках лежало на удивление мало вещей. И все сильно поношенные, разновеликие, как будто с чужого плеча. Создавалось впечатление, что гардероб собирали с миру по нитке: кто чем пожертвовал, то подруга и носила. Если бы Саша не торопилась, она бы, наверное, поплакала. Ей было до щемящего сердца жаль Мару, которая даже при таком бедственном положении не теряла присутствия духа. Александра вспомнила простоватое лицо, улыбку, делающую глаза щелочками, отсутствие комплексов по поводу полноватой фигуры, даже чрезмерную болтливость и бесконечное желание поучать — все это почему-то нравилось, заставляло сопереживать и думать о Маре, как о родной.
«Правильное мы вчера подобрали слово — сестры».
Как-то так сложилось, что Александра Верхова никогда не сталкивалась с нищетой. Более чем благополучная семья на Земле, да и потом, когда ее похитил Хаюрб, она не знала ни голода, ни недостатка в красивых вещах и украшениях. В Хаюрбате просто не существовало нищих: ты или хозяин, или раб. Квартал ремесленников, где и находился домик Сесилии, тоже не бедствовал. Как теперь понимала Саша, все живущие в нем семьи, так или иначе, имели хозяев, но заслужили пусть и условную, но свободу. Ведь артефакторша оказалась привязанной к королевству песков гораздо сильнее, чем к настоящей родине, иначе она не отказалась бы уйти вместе с юной подругой.
— Не думать, не думать! Надо бежать! Опаздываю! Где мое расписание? — вот тут слезы все-таки прорвали плотину. Александра ясно вспомнила, как складывала листок в карман мантии. — Черт! Черт! Черт!
Когда в дверь постучали, Саша чуть не подпрыгнула от неожиданности. Она открыла дверь, держась за колотящееся сердце.
— Леди Дафой? Вас ждут в корпусе А. Мне велено вас проводить, — стоящий на пороге клерк (его выдавали испачканные чернилами нарукавники), низко поклонился, явив Саше тщательно зализанную остатками волос лысину. Бесцветные глаза мужчины скользнули по ладони, лежащей на груди, потом перескочили на слишком вольный вырез платья. Алекс Дафой досадливо поморщилась, когда уши клерка покраснели.