Ну здравствуй, Питер!
Шрифт:
– Вы не ответили мне, Елисавета Александровна… – напомнил он, проведя носом по моей шее, отчего кожа покрылась предательскими мурашками.
– Я не знаю ответа, Петр Евгеньевич, – прошептала я и, развернувшись, положила руки ему на плечи.
– Не знаешь?
– Нет…
В этот раз его губы были сладкими. А еще нежными. И я таяла от этих поцелуев, рискуя потерять себя.
– Давно не была на море? – спросил Питер, когда спустя примерно полчаса мы все-таки достигли поросшей соснами дюны.
– Давно, – выдохнула я, замирая от восторга.
День
А впереди сквозь сизую дымку проступали очертания покрытого деревьями острова.
– Что там? – спросила я, указывая рукой направление.
– Котлин, – ответил Бергер. – Кронштадт. Ты была там?
– Никогда.
– Придется это исправить, Елисавета Александровна. Вы имеете что-то против заброшенных фортов?
– Никак нет, Петр Евгеньевич!
– Это прекрасно! Я ценю в девушках отвагу.
Было что-то уютное в этих немного странных, но таких значимых диалогах. Словно за каждым словом скрывался десяток других, куда более важных, слов.
Некоторое время мы молчали. Просто шли вперёд вдоль моря.
– Ты не хочешь рассказать мне, что все-таки случилось? – вдруг спросил Бергер.
– В смысле?
– Ну я похищаю тебя, рискуя здоровьем, и даже жизнью, спасаю из-под опеки Демидова, а ты в благодарность не хочешь рассказать мне хотя бы немного? Хоть чуточку? – Питер сложил руки в умоляющем жесте и теперь смотрел на меня преданным щенячьим взглядом.
Но я ему не верила. За всем этим интересом скрывалось что-то еще. Я не знала, что именно. И, возможно, хотела бы прожить без этого знания всю жизнь. Но увы.
– Что ты хочешь услышать? – спросила я устало, всем своим видом демонстрируя, что не хочу об этом говорить.
– Как что? – удивился Бергер, заметно оживившись. – Смотри! Демидов-младший в бешенстве. Впервые, хочу заметить. Никогда прежде он не позволял себе демонстрировать подобные эмоции. Одновременно с этим, буквально за пару часов он поднимает практически всех своих людей в Питере с приказом не спускать глаз с некой девицы Аракчеевой-Головиной, которая вот уже много лет приходится ему невестой. Девица эта заметно раздражена, раз позволяет себе глупые игры с охраной. А Демидов-старший просто осуждающе качает головой, мол молодежь, милые бранятся – только тешатся. И все!!! Так что происходит, Елисавета Александровна? Почему вы здесь?
– Потому что захотелось? – Я остановилась, вынуждая его остановиться тоже.
Рядом с нами возвышался полуразрушенный корпус старого, еще советской постройки, санатория: серые обшарпанные стены, лоджии с облупившейся штукатуркой и старая бетонная набережная – променад. Питер легко подхватил меня под бедра и усадил на парапет спиной к морю.
– Не скажешь по-хорошему? – спросил он, слегка потянув меня за одну из косичек. Мужчина задумчиво расстегнул молнию на моей куртке и скользнул рукой под тонкий трикотажный джемпер, касаясь прохладными пальцами кожи на пояснице. Я прижалась к мужчине теснее, подставляя губы для поцелуя.
– Ты всегда поступаешь так, как хочется, Лисса?
Кажется, я застонала. От глухого разочарования, конечно. Потому что Питер вдруг рассмеялся, притянув меня к себе. Я обхватила его ногами за талию и попыталась обнять его за шею. Но Бергер не позволил, перехватил за запястья и мягко завел мне руки за спину, заставляя прогнуться ему на встречу. Его губы скользнули в обжигающем поцелуе по подбородку и спустились на шею.
– Я жду ответов, Елисавета Александровна! – напомнил он, слегка укусив меня за нижнюю губу. Я чувствовала все нарастающее напряжение его бедер, слышала, как глухо, с перебоями стучит его сердце. Потянулась к его рту, снова требуя поцелуя, но он легко увернулся. Наконец отпустил мои руки и положил ладонь на бедро, скользящим движением провел вниз, до колена, и вернулся вверх. Даже сквозь плотную ткань джинсов я чувствовала идущий от его пальцев жар.
Он столкнул нас лбами, и, удерживая меня за затылок, произнес:
– Что случилось в Москве, Лисса? Это важно.
И я рассказала ему все.
Это оказалось так просто. Стоило только начать, как слова сами полились наружу. Я сидела на каменном парапете посреди пустынного пляжа и, захлебываясь слезами, рассказывала едва знакомому мужчине, как мой жених у меня на глазах занимался любовью с другой.
– Он ее трахал, Лисса. Это называется именно так, – произнес Бергер, ухватив меня за подбородок и заставляя посмотреть ему в глаза. – Демидову почти тридцатник. Неужели ты думала, что он, ожидая, когда ты повзрослеешь, будет блюсти целибат?
Я всхлипнула.
– И ты решила отомстить?
Я кивнула, мокрые от слез щеки залил непрошенный румянец.
– Все не так просто, Лисса. И все зашло слишком далеко. Ведь я просто не смогу тебя отпустить, даже если очень захочу, и на это есть причины. Демидов совершил ошибку, но он сделает все, чтобы ее исправить. Ты его, Лисса. Пока еще его.
– Поцелуй меня! – попросила я, внутренне сжимаясь от того, как жалко прозвучали эти слова.
– Только если ты пообещаешь мне кое-что, хорошо?
– Что?
– Не касаться татуировки на шее. Обещаешь?
– Да… – выдохнула я, обмирая от собственной храбрости.
Нежности не было. Питер Бергер больше не жалел меня. Он напирал, ломая и круша все преграды, которые я столь тщательно выстраивала последние годы. Доказывал, что может быть грубым, даже безжалостным. Уверял, что он не ангел. Отнюдь. И может быть мерзавцем. Он пугал меня. Он сводил меня с ума. Он терзал мои губы, кусал за шею и до боли стискивал руками бедра, оставляя на них синяки. Мы по-прежнему были на заброшенном променаде, и внизу, у кромки воды, стыдливо отводя от нас взгляды, прогуливались люди.