Нулевой километр
Шрифт:
– Обувь сними, – это Лена. Важная, как первая леди, что принимает гостей в загородной резиденции. Она совсем не стесняется ни этой грязи, ни полуразрушенных шкафчиков, дверки которых держатся лишь на одной петле, и гора посуды в поржавевшей раковине ее, кажется, не заботит. А я готова провалиться сквозь землю, если хотя бы одна живая душа из моей новой жизни узнает, в каких условиях я росла…
– Зачем?
– Хотя бы потому что она грязная. Ты в кроссовках по улице ходишь. Знаешь, сколько микробов облепило твою подошву?
Не думаю, что на этих полах
– Это что, кровь?
– Ну не кетчуп же. Что мы, по-твоему, совсем свиньи?
– Да, – так и подмывает ответить Рыжему, но я ведь сама предлагала не усложнять. К чему мне сейчас споры по поводу их безответственного отношения к жилищу? Я и сама когда-то была такой.
Встаю, теперь куда внимательнее изучая гостиную, и тяжело вздыхаю, замечая осколки любимой бабушкиной вазы. Ничего не сберегли – мы разрушители, к чему ни прикоснемся, все обреченно на погибель.
– А в ванную лучше не ходи. Жора там все перебил.
– И что, кровь там тоже есть?
– Наверное, – безразлично пожимает плечами Ленка, уже устраиваясь на диване, и как ни в чем не бывало принимается за чтение.
Что с ними не так? Одна уходит с головой в литературу, словно пол, залитый маминой кровью – дело привычное, Ярик вон стягивает с себя футболку и, швырнув ее за диван, заваливается рядом с сестрой, тут же вооружаясь пультом от телевизора. Артур пытается отобрать у Богдана машинку и звонко смеется, когда все-таки умудряется выхватить пластмассовый грузовичок из его цепкий пальцев. Словно их не пугают окружающие предметы – я с трудом сдерживаю рвотные позывы от этой грязи, а они просто продолжают жить дальше. Только Айгуль, прижавшись к дверному косяку, не двигается с места и смотрит на меня во все глаза…
– Иди сюда, – я все же еще умею быть мягкой. Протягиваю руку, подзывая сестренку к себе, но вместо того, что подойти ближе, она сбегает в детскую комнату.
– Трусиха. Вечно в шкафу сидит, – Артур беззлобно выдает ее тайное место, а я белею как полотно, только сейчас осознавая, в каком аду они растут. Я вырвалась, а эти дети сделали единственное, на что были способны — приспособились…
– Ты нам пожрать приготовишь?
– Поесть, Ярослав. Так приличные люди выражаются, – хмурюсь, хоть и сама не брезгую употреблять подобные словечки. Наедине с собой или с людьми, которые иначе не понимают.
– Тебе-то откуда знать? Мы кашу у Соколовой не ели, она несъедобная. А Богдана кормить пора.
Здорово! В двадцать два я за пару часов обзавелась пятью спиногрызами, которым теперь должна подтирать задницы! И жить вместе с ними в клоаке…
Бреду на кухню и поддеваю ручку старого холодильника указательным пальцем – здесь чистотой тоже не пахнет. Соленые огурцы на блюдечке, почерневший кочан капусты, курица в морозилке и прокисшее молоко. Может быть, со спортом Рыжий так и не познакомился? Исхудал, потому что за своей любовью, мама напрочь забыла о готовке…
– Господи,
не знаю, что мне делать. Впервые в жизни не знаю, за что хвататься! И это чувство, что сейчас парализует меня изнутри, иначе как безысходностью не назовешь. Три года назад, когда я стояла под дверью папиной квартиры, я вряд ли чувствовала себя хуже. Ведь это совершенно другое: если бы Вера отправила меня восвояси, от голода умерла бы лишь я. А здесь ответственность, совершенно иная, не та, что возлагали на меня в детстве.
– Можно? – боюсь повернуться, ведь этот голос мне хорошо знаком, и делаю-то чего Максим, постукивающий костяшкой пальца по косяку, от меня не ожидал. Всхлипываю. От стыда и беспомощности. Так отчаянно, что и самой страшно.
Оборачиваюсь, наплевав на поблескивающие на щеках слезы, и еще больше впадаю в отчаяние, ведь этот мужчина в спортивном костюме, удерживающий в руках мою дорожную сумку, растерянно осматривает крохотную кухоньку, воздух в которой пропитан перегаром и застоявшимся мусором. Только разве мне должно быть какое-то дело до его мнения?
– Хороша королева, неправда ли? – приподнимаю бровь и зло улыбаюсь, в один шаг минуя расстояние между нами.
Тяжелый у меня чемодан, только вряд ли я стану его распаковывать.
Глава 16
Максим
– Ну чего молчишь? – от нее веет холодом. Не тем привычным, что наполняет воздух в салоне, стоит девчонке издать парочку недовольных вздохов, а каким-то обреченным, словно мое появление в дверях крохотной кухоньки стало ее личным апокалипсисом. Всегда собранная, самоуверенная, безжалостная в своих высказываниях… и застукана опостылевшим ей шоферюгой посреди гадюшника. Ведь иначе и не назовешь.
– Приступай! Самое время начать хохотать в голос! – едва ли не кричит, и не думая отступать – между нами не больше шага и я впервые вижу ее глаза так близко. Могу разглядеть каждую темную черточку на янтарной радужке и, кажется, ослепнуть, от блеска слез, что грозятся пролиться по щекам.
– Ведь я, – тычет пальцем себе в грудь, – еще смела тебя высмеивать.
Не знаю, что действует на меня сильнее: эмоции, что бьют через край, побуждая Щербакову то нервно смеяться, то резко замолкать, от переизбытка чувств, или сам факт, что она забыла об обороне и обнажила душу, но голос мой явно меня подводит:
– Тяжелая, – выдаю хрипло, не подумав, касаясь ее ледяной ладони своей, и силой принуждаю разжать пальцы, удерживающие ручки дорожной сумки.
Мне не должно быть никого дела до ее проблем. Есть строгие правила – я лишь извозчик и совать свой нос туда, куда посторонним вход воспрещен, в мои полномочия не входит. Хотя назад я отступаю вовсе не из-за этого – мне ведь не впервой нарушать правила – просто знаю, что если хотя бы одним глазком загляну в историю этой семьи, непременно проникнусь сочувствием. Этим я в мать.