Нулевой километр
Шрифт:
Так что если я не хочу идти по уже отработанному сценарию с битой посудой, перевернутой мебелью и ушатом грязи, что он обязательно вывалит мне на голову, то сейчас самое время поставить кружку с недопитым чаем, прихватить с собой недоеденную колбасу и спрятаться от этого монстра в душе, где шум воды непременно перебьет звуки мужской истерики.
И я бы ушла феерично: встала, как подобает королеве, гордо расправила плечи, наплевав на разъехавшиеся на груди полы халата, и тряхнула бы начёсанной копной, что по утрам торчит в разные стороны, только Голубев мне все карты спутал.
Дергает за руку, насильно удерживая
– Как щенка меня мордой в лужу тычешь? В моем же доме огрызаешься? На моем диване спишь, по моим полам ходишь, на стуле, — пинает деревянную ножку, и табурет подо мной с диким треском разваливается, вынуждая стоять перед Жорой на полусогнутых, — сидишь, и смеешь порядки свои устанавливать?! Хозяйничать будешь в хате своего столичного хлыща, а здесь без моего разрешения даже рот открывать не смей!
Как дети, что уже сбежались на шум и теперь с диким страхом, читающимся на побледневших лицах, прячутся за дверью, украдкой подглядывая в узкую щель? Как Айгуль, что сейчас так похожа на ту маленькую девчонку, что жалась к косяку, стирая ладошками горькие слезы потери, пока я волокла к двери чемодан? Как Ярик, что грызет ногти и не может скрыть дрожжи в коленях, прекрасно зная, чем может закончиться наша с Жорой перепалка? Или Богдан, что вцепился в Ленкину юбку и наверняка до черных мушек зажмурился, не желая становиться свидетелем моей быстрой смерти, ведь даже ему понятно – своим нахальством я только что подписала себе приговор. Нет уж, на такое я несогласна! Мне Тихомиров через раз рот закрывает, а уж этому потному автослесарю и подавно не удастся!
– Сейчас! — злюсь на него за тот ужас, что переживает ребятня по его вине, и с силой дергаю руку, впервые на своей памяти так быстро избавляясь от захвата влажных пальцев, впившихся в нежную кожу чуть повыше локтя.
– Разбежалась! Строить будешь свою бесхребетную жену, а меня и пальцем не смей касаться — я тебя быстро засажу, да так, что в тюрьме сгниешь! И привыкай, дядя Жора, отныне мы с тобой на равных.
Выпрямляюсь, и, не отводя взора, переступаю через сломанный стул, что теперь вряд ли удастся возвратить к жизни.
– Не школьница я уже, — хлопаю его по плечу, ехидно бросая угрозу, — и если решишь меня за дверь выставить, то уже через суд. Так что прежде чем хватать меня или мои вещи, сто раз подумай – на зоне баб нет, а ты только их лупить и можешь!
Ярослав от удивления даже рот открывает. Во все глаза таращится на тирана, что мгновенно подскакивает, невольно опрокидывая свой табурет, и испуганно вскрикивает, когда о стену рядом с его головой разбивается тарелка со злосчастной колбасой. Вообще, мы делаем это синхронно: звук сам вылетает из груди, а по позвоночнику бежит холодок – раньше Голубев был посдержанней.
– Ты как со мной говоришь?
– Как заслужил, — хоть и храбрюсь, стараясь не выдавать испуга, а сердце так быстро в груди стучит, что кажется всем присутствующим слышно! И Лидин образ с подбитым глазом, распухшим носом и налитыми кровью губами так некстати всплывает в памяти.
– Убью! – рычит, а я забываю как надо дышать, ведь любовь всей маминой жизни уже прицеливается кулаком прямиком мне в лицо… Он меня изуродует! Жене жизнь поломал, и мою, не моргнув глазом, разрушит. Поставит крест на мечте запутать в своих сетях Тихомирова,
– Папа! – Богдан первый не выдерживает этого тягостного ожидания: секунды, отделяющие меня от знакомства с коронным Голубевским ударом, кажутся мне вечностью. Словно в замедленной съемке наблюдаю за человеком, что стоит передо мной в одних портках в это самое мгновенье раздумывая, стоит ли, вообще, об меня мараться.
– Только попробуй, и мой московский хлыщ тебя в порошок сотрет! – несу первое, что приходит мне в голову, и с облегчением выдыхаю, заметив, что разъяренный глава семьи руку все-таки опускает. Скалится, без всякого стеснения разглядывая мое декольте, и уже разворачивается к столу, где его ждет верная сорокаградусная подруга.
– Ты меня не пугай, Юлька! Весь город знает, что ты с женатиком шашни крутишь. Соколова твоя секреты хранить не умеет, все Лидке рассказывает, – расплескивает спиртное, до краев наполняя рюмку, и одним махом опрокидывает в себя горячительное. – Делать ему нечего, в захолустье мчатся любовницу спасать. Он себе новую в два счета найдет! Так что захочу — по стенке размажу, и искать никто не станет. Так что давай-ка мы поступим следующим образом: я дам тебе полчаса, чтобы убраться из этого дома. За детей не переживай – я в тюрьму не собираюсь. Лида следователя хорошо обработала, дай бог, штрафом отделаюсь. А тебе если рожа дорога, лучше прямо сейчас беги – больше я твое хабальство с рук не спущу. Вещички собирай и уноси ноги, пока я еще могу себя контролировать. Ярик, – щелкает пальцами и указывает на холодильник, – суп погрей. Обойдусь без этих буржуйских деликатесов.
А разве не выход? Я ведь об этом мечтала! Умчусь подальше от этого ада и уже завтра думать забуду о пережитом кошмаре… Я ведь маму знаю, она ни за что с ним не разойдется и если понадобится, в ногах у судьи валяться будет, лишь бы ее разлюбезного не посадили! Что детям эта отсрочка?
Только… видеть не могу, как опустив плечи, Рыжий медленно бредет к холодильнику, и стоит ему поравняться с Голубевым, его смирение с собственной участью становится почти осязаемым: кажется, я даже могу его пощупать. Оно само скользит мне в ладони, холодное, липкое и такое тягучее, что кончики пальцев немеют, выпуская атласную ткань пеньюара, что я нервно тереблю, не отдавая себе в этом отсчета. И если бы не звон тяжелой затрещины, сопровождаемый еле различимым стоном, я так бы и стояла, позволив брату обслуживать этого изверга.
– Стой! – торможу Ярика, в два шага пересекая кухню, и заслоняю собой холодильник. Вот все еще ненавижу, и за вчерашнее вряд ли когда-то прощу, только шпынять этого идиота никому не позволю. Не могу. Иначе, чем я лучше Лиды? Как смогу спать спокойно, зная, что бросила их наедине с главным врагом?
– У нас здесь прислуги нет. А куда и когда мне идти, я уж сама разберусь. И, кстати, – тяну за собой подростка, взглядом заставляя малышню убраться с дороги, – спишь ты отныне здесь.
Не знаю, откуда берутся силы, но ноги подкашиваются лишь тогда, когда Ярик закрывает на ключ дверь детской комнаты. Садится на корточки у кровати, что я бессовестно занимаю, скинув на пол чьи-то вещи, и прежде чем заговорить, долго вглядывается в мое лицо. Словно видит впервые…