Нуманция
Шрифт:
— Да вы что, господин! Посмотрите на неё! Какая с неё работница — только и следи за ней, чтоб чем не порезалась или иглой не искололась… Ничего же не умеет… Девочка ещё!
— Девочка! — он усмехнулся. — Знаем мы этих девочек… С виду ничего, а чуть что, сразу в рёв… "Как вы можете?"
Рабыня выпрямила спину, убирая обеими руками волосы с лица, глядела прямо, с вызовом.
— Послужи мне за столом! — приказал.
Девчонка поднялась и подошла, собирая волосы на затылке в тяжёлый узел. Выглядела она значительно лучше, чем вчера. Отдышалась и помылась,
Марций следил за ней, снимая рыбу с кости, а рабыня налила ему в кубок вина, разбавленного водой, вложила в протянутую руку салфетку, следила и сама за ним, открыто, не скрываясь. К такому он не привык.
— Как тебя зовут? Или мне звать тебя испанкой?
— Почему испанкой? Мои родители из Рима! Я — Ацилия!
У неё даже в голосе вызов. Всё меняется при свете дня. Марций нахмурился, вспоминая:
— Ацилия?.. Уж не того ли самого Ацилия дочь, сенатора, что изгнали из Рима?
— Того самого.
Он присвистнул, вскидывая на неё голову, стал рассматривать пристально. Ведь чувствовал, что что-то не то… Дочь сенатора. Ничего себе!
— Теперь понятно, почему ты ничего делать не умеешь, всю жизнь пальцем о палец не ударяла! Слуги и рабы, няньки и повара… Так? — Она промолчала. — А теперь жизнь повернулась, всё стало по-другому, а ты своими ручками и делать ничего не научилась, ничего не умеешь, даже иглу держать! Так? — он поймал вдруг её руку за запястье, потряс кистью в воздухе. — Папа-мама лелеяли доченьку, думали найти богатого жениха, а оказалось?.. — усмехнулся, показав белые зубы. — Шлюха, рабыня гарнизонного центуриона…
— Хватит! — она вырвала руку резко и спрятала за спину. — Моя мать умерла сразу же, как родила меня, я даже не видела её ни разу…
— Значит, отец тебя изрядно баловал, даже не показал, как добывают в этой жизни на кусок хлеба…
— Не трогайте моего отца! Он был благородным человеком в отличие от вас! — она вспылила и с грохотом поставила кувшин на столик, вино плеснулось на столешницу. — Извините… — прошептала.
— Твой отец был сенатором, а я всего лишь центурион, я честно выполняю приказы, а его — выгнали из Рима. Где справедливость? Правда?
Она дёрнула головой с вызовом, вздёрнула подбородок, и волосы её посыпались по плечам чёрной блестящей волной, завораживая, приковывая взгляд. Она торопливо собрала их, закинув руки назад, стала скручивать в тяжёлый жгут, чтобы снова спрятать. Многие говорили ей о красоте волос, и этот тоже сказал:
— Тебе нужно обрезать волосы, иначе ты по полдня будешь их только чесать и мыть, или тебе купить ещё пару рабынь — ухаживать за тобой? — усмехнулся, допил вино из кубка и поднялся.
Ацилия следила за ним со своего места, растерянно хлопая ресницами, шепнула:
— Я никогда не отрежу их, я растила их всю жизнь…
— А мне всё равно, как я скажу, так и сделаешь.
— Нет…
— Что? — он прямо глядел ей в глаза. — Повтори ещё раз. — Она опустила голову, пряча глаза. — Что это ещё за номер? — Отвернулась, покусывая губы. — Вот так-то лучше.
Он направился к выходу, захватив свой плащ.
— Господин? — она сама позвала его.
Центурион обернулся молча.
— Я… У меня есть родственники в Риме… Двоюродный брат, он любит меня, как родную сестру… Если вам так нужны деньги, если вы так цените их, позвольте мне написать письмо в Рим, он приедет, он выкупит меня за любые деньги…
Марций смотрел на неё, склонив голову к плечу.
— Нет!
— Почему? Ну, почему? Почему — нет?
— Нет и всё! — сказал, как отрезал, развернулся уходить и крикнул вдруг на- последок: — Гай, отдай ей шитьё! Вечером приду и проверю!
Ацилия только устало прикрыла глаза.
* * *
Вечером он пришёл и сразу же спросил:
— Покажи, что сделала.
Ацилия подала ему зашитую тунику, он покрутил одежду, посмотрел шов, вскинул глаза:
— Ты думаешь, я буду это носить?
Рабыня пожала плечами, пряча руки под складочки своей туники, шепнула:
— Я только учусь, следующий раз будет лучше…
— А мне следующий раз не надо. Возьмёшь и перешьёшь, — бросил тунику ей в руки.
— Опять? Это как? Ведь зашито же… — попыталась опротестовать, но центурион только вспылил, забрал тунику и снова разорвал её по шву. Девчонка только удивлённо захлопала ресницами.
— Перешьёшь ещё раз, я в таком ходить не буду. Сделаешь плохо, будешь делать ещё раз, и ещё, и ещё, если надо будет.
Он ужинал, а Ацилия сидела шила. Старалась на него не глядеть, да он и не замечал её, разговаривал со своим рабом.
Она досидела допоздна, все уже спали, но на следующий день она оставлять не хотела, психовала, исколола себе все руки, ругала его. Подняла глаза и заметила, что он на неё смотрит, смутилась.
— Гаси свет и ложись спать.
— Я сначала доделаю.
Ничего больше не сказал, ушёл. Утром проверил её работу, покачал головой:
— Ладно, пойдёт… — Заметил, как она прячет левую руку за спину, и поймал её за локоть, перехватил за запястье, поднося к лицу. Девчонка упёрлась, потянула руку. Исколола указательный палец до крови. Оттолкнул её руку, ругнувшись:- Белоручка.
Вот так вот и пошла её жизнь. Ацилии приходилось включаться в работу; она прислуживала за столом, помогала снимать сапоги, раздеваться и одеваться по утрам и вечерам, зашивала одежду. И всё равно маялась от скуки, благо, что хозяин совсем забыл про волосы, и Ацилия боялась ему напоминать, прятала их под лёгкую косынку, укладывала на затылке длинными шпильками.
Первые дни она боялась каждую ночь, что он придёт, ждала и нервничала, иногда плакала от страха, но он ни разу за все эти дни не перешагнул грани, ни разу не попытался воспользоваться ею, как женщиной. Странный какой-то. Но Ацилия от этого только отдыхала. Он появлялся по утрам, когда просыпался, приходил на обед, ужин, всё остальное время он появлялся редко, Ацилия все дни оставалась одна. Иногда центурион уходил на ночь на дежурство, и тогда она отдыхала от нервного напряжения.