Нумизмат
Шрифт:
Князев сделал паузу, отдышался и, промокнув простыней влажный лоб, продолжил:
— Взял я из любопытства тетрадку, монету, перечитал от корки до корки, сам справки начал наводить, литературу выписал, ну и незаметно так увлёкся, словно пацан. Ползарплаты на медяки спускать начал, Нюська моя ругается, а мне-то что от этого? Страсть, она, ты сам знаешь, пределов не имеет. Злило меня только то, что медленно моя коллекция росла, редко когда что-то стоящее
доставать удавалось. Ну, а вскоре началась эта кампания против евреев — сионистский центр, дело врачей. А лучшие коллекции как раз у пархатых были. Вот тут я и не выдержал. Поднял архивы, а там всегда пара-другая доносов на любого человечка лежит, своего времени ждёт. Выбрал я троих: двух врачей и артиста. Взяли их, они, конечно, отпираться. Но у меня специалист имелся, Белолобов,
Ну я же не дурак, я же знаю, что они от меня на берегах Невы не отстанут! Выбрал первое. Нюська, как узнала, сразу в крик: «Не поеду никуда из Ленинграда, в гробу я видела эту глушь!» Ругался с ней страшно, до драки. Тогда и папе её под горячую руку перепало… Короче, приехал я сюда уже холостяком. Но и Нюське судьба куском масла не обломилась. Года не прошло, как и её, и папочку замели. Хищение в особо крупных размерах, знаменитое было «мануфактурное дело». Человек двадцать тогда расстреляли, Пинчуку тоже «вышку» шили, но проскочил мимо, десять лет дали. Нюська только недавно впряглась в их махинации, сбывала через свой отдел неучтённую мануфактуру, получила пятёрку. И все с конфискацией, так что бриллиантики их уплыли. Василий Яковлевич из зоны так и не вышел, стар уже был, а Нюська после отсидки спилась, так и не знаю, где сгинула…
Князев замолк, крупные капли пота выступили на лбу, дышал он тяжело, с видимым усилием.
— Больно? — тихо спросил Силин.
— Да, припирает. Погоди, не зови, — остановил майор поднявшегося было со стула Михаила. — Потерплю ещё немного. На фронте два раза зацепило, в Карпатах очень сильно. Ничего, терпел без всякого наркоза. Сердце у меня железное, другой бы давно загнулся, а я все живу. Скоро дружков своих повидаю, Уткина и Рябова. Посмотрим, как там у чертей… банька…
Майор попытался улыбнуться, но гримаса боли скривила его лицо. Силин повернулся было к двери, но Изольда уже входила в кабинет со шприцем в руках.
— Куда колоть будем? — спросила она, оттирая Михаила от кровати и неодобрительно косясь на него своими чёрными глазами.
— В плечо коли, на заднице уже места живого нет, — велел майор, со стоном переворачиваясь на бок.
— Ну, я пойду? — спросил Силин.
— Изя, отдай ему этот каталог, на память, — велел Князев жене. Та не очень охотно, но выполнила волю мужа.
— Миша! — остановил Силина уже на пороге возглас майора. — Ты знаешь, я за эти полгода совсем по-другому на жизнь смотреть начал. Монеты — это ещё не вся жизнь. С собой их в могилу не возьмёшь. Все мне кажется, что я самое главное в жизни упустил, только вот не пойму что.
Князев умолк, потом устало усмехнулся:
— Может, саму жизнь.
14. ПЕРВЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ.
Пока Силин мирно дремал на своём спартанском ложе, вокруг него медленно, но неуклонно начали сгущаться тучи.
В то утро у Валерия Николаевича Киреева, второго человека в охране Балашовых, было огромное желание остаться дома и никуда не ездить, благо хозяева по-прежнему гостили в Швейцарии, и он мог себе это позволить.
Причина подобного нежелания трудиться имелась вполне уважительная — похмелье. С подобным диагнозом с утра на работу ковыляет полстраны, но похмельный синдром Киреева был особого рода. Голова у него как раз работала нормально, но вот печень…
Желтухой он переболел еше в конце семидесятых, в своей первой командировке в Афганистан, тогда ещё мирную, благожелательную к «шурави» страну. Молодого работника службы внешней разведки, трудившегося под прикрытием дипломатического паспорта, вернули в Союз за год до рокового декабря
— Никакой выпивки, жирного, острого, солёного, жареного, маринованного, шоколадного и поменьше кофе, иначе…
— Что иначе? — спросил Киреев, с ужасом пытаясь совместить намечавшуюся диету с характером работы и образом жизни.
— Иначе все это может перерасти в цирроз печени.
Непосредственный начальник Киреева, резидент СВР, узнав о его визите к врачу, только расхохотался:
— Валера, у нас тут у всех один диагноз! Девяносто процентов разведчиков умирают не от инфаркта или инсульта, а от цирроза. Так что терпи.
И Киреев терпел. По утрам он глотал сверхмодные таблетки, просто гарантирующие, по словам рекламы, вторую молодость природному фильтру организма, а вечером снова разрушал его алкоголем. Хуже всего было то, что он сам пристрастился к ежедневной выпивке и уже не мог уснуть, не приняв доброй порции шотландского скотча. Это было довольно дорого, большинство посольских хлестало родную, дешёвую водку, но Киреев любил жить на широкую ногу, находя удовольствие и в собственных слабостях.
Удовольствия кончились в начале девяностых. Очередной дипломатический скандал между Соединённым Королевством и тогда ещё существующим СССР кончился вничью, семь — семь. Именно по столько дипразведчиков уехали домой с обеих сторон. Для Киреева это оказалось настоящей катастрофой. Он слишком долго работал на Западе, врос в комфортную жизнь, и талонная нищета России просто потрясла его. Все обрушилось как-то сразу: распад Союза, смерть жены в банальнейшей автокатастрофе — пьяный водила на «КамАЗе», выехав на встречную полосу, сплющил импортный «форд» как консервную банку. Детей у них не было, и Валерий Николаевич ушёл в столь «крутое пике», что вынырнул из него у самой земли в прямом и переносном смысле, уже экс-разведчиком и кандидатом в крематорий. Больная печень сыграла при этом не последнюю роль, организм просто перестал принимать алкоголь.
Надо было как-то жить, на что-то существовать. Надев свой последний, пошитый по фигуре костюм, Киреев отправился искать работу. Как оказалось, вместе с основной профессией он приобрёл множество побочных. Безупречное знание трех языков, изысканные манеры, умение произвести впечатление и легко поддержать любой разговор очень ценились в кругах нарождающейся российской буржуазии. Некоторое время Валерий Николаевич подрабатывал переводчиком, затем устроился референтом к одному быстро прогоревшему бизнесмену. Родимый цирроз как бы законсервировал его холёное лицо, а благородная седина и мощная фигура создавали некоторый ореол импозантности. Одно время его даже активно сватали стать во главе некоего инвестиционного фонда, но Киреев слишком хорошо знал, что такое «пирамида» не только по истории Древнего Египта, и отказался.
В те времена Киреев мог без труда сколотить состояние, к этому у него были все предпосылки: ум, знания, необходимая изворотливость и личное обаяние. Но Валерий Николаевич уже перегорел и жаждал только одного — максимума покоя и комфорта при минимуме душевных и физических затрат. Именно нежелание бороться с русским вариантом сибаритства — обломовщиной и привело бывшего разведчика в охранный кооператив «Геракл». Работа в этом заведении была крайне проста и в то же время носила характер сродни театральному искусству. Киреев объезжал потенциальных клиентов и красочно расписывал им преимущества «Геракла» перед всеми остальными заведениями подобного рода. Его коллеги, гориллоподобные ребята, выдерживали удар в челюсть американского «Шаттла», но так складно и ловко окрутить клиента никто из них не мог. Именно в «Геракле» два года назад Анна Марковна Балашова присмотрела для себя начальника личной охраны. При всей своей арктической фригидности «мадам» просто обожала красивых, мощных мужчин. Зарплата, предложенная Кирееву, оказалась столь высока, что экс-разведчик без колебаний расстался с потомками античного героя.