Нутро любого человека
Шрифт:
Благословенный сплав августовского Парижа: туристы и жара на бульварах, — впрочем, ресторан, в котором мы с Беном обедали, был почти пуст. После мы гуляли по quais [29] Сены — в сладостном, ласковом ночном тепле. Бен уже выглядит лет на десять старше меня, однако, похоже, с искренним интересом слушает мои рассказы об Оксфорде и о запутанной ситуации Питер-Тесс.
29
Набережные ( франц.) — Прим. пер.
Он работает в маленькой, но довольно солидной галерее, „Огюст Дар“, занимающейся самыми современными художниками: Грис, Леже, Пинсент, Бранкузи, Дакс и т. д. — и разумеется, любые Пикассо и Брак, на каких удастся наложить лапу. Бен считает, что ехать в Испанию в августе это безумие, а довод (принадлежащий, признаю, Дику), что узнать и опробовать жизнь в чужой стране можно, лишь испытав крайности ее погодных условий, — палящий жар лета и железную хватку зимы, — представляется ему неубедительным.
В поезде Париж — Биарриц. Перед моим отъездом Бен настоял, чтобы я купил маленький, не обрамленный набросок маслом Дерена. Он ссудил мне необходимые 7 фунтов и пообещал упаковать набросок и послать его на Самнер-плэйс (я телеграфировал маме, прося вернуть Бену деньги). Я твердил ему, что, строго говоря, не могу себе это позволить, при моих-то оксфордских долгах, однако Бен настоял. Поверь мне, все время повторял он, ты об этом не пожалеешь. Это наш большой шанс, сказал он, то, что мы оказались здесь, в Париже, со всеми его художниками и хоть с небольшими, но деньгами. Что-то в его манере говорить убедило меня — Бен еще составит состояние. Я заметил, что на его визитной карточке стоит имя „Бенедикт“ Липинг — стало быть, он уже больше не Бенджамин. Когда он спросил, почему я так стеснен в средствах, я объяснил, что это сделано преднамеренно. Я путешествую всего с 10 фунтами в кармане — еще одно из условий Дика. Слишком большие деньги, считает Дик, отгораживают тебя от страны, которую ты навещаешь. А некоторое количество лишений, необходимость экономить, даже небольшие страдания, — все это приближает тебя к с ней и к духу ее народа. „Надеюсь, ты не попал к этому Дику Ходжу в рабство“, — сказал Бен. На этот счет не волнуйся, успокоил я его. Дик с семьей пребывает в Остенде — не понимаю, почему он захотел, чтобы мы встретились в Биаррице?
Биарриц. Дик приезжает поздней ночью. Я же пока что прошелся по восхитительному station baln'eaire [30] , производя последние закупки провизии. Мы путешествуем налегке — у каждого по одному рюкзаку, содержащему чтение, большой флакон одеколона (купаться, говорит Дик, мы сможем не часто, а пахнуть, как какие-нибудь батраки, негоже), бриллиантин для волос (причина та же), две сменных рубашки, пару галстуков, запасные башмаки, носки, белье и аккуратно сложенные полотняные брюки в тон к полотняным же курткам, в которых мы станем странствовать. У меня еще есть панама от солнца, а Дик предпочел берет. В дневное время мы будем разгуливать в шортах и походных ботинках, но по вечерам — преображаться в относительно прилично одетых молодых джентльменов.
30
Морской курорт ( франц.) — Прим. пер.
План у нас такой: перейти Пиренеи по одному из перевалов, а после пешком или автобусом добраться до Сеговии. Оттуда мы поедем поездом в Мадрид и дальше, на юг, к Средиземному морю, останавливаясь дорогой там, где нам понравится. Я купил мех для вина и несколько твердых жирных колбас, способных, уверен, сохранить свежесть в течение нескольких дней. Из окна нашего отеля видны сквозь просвет в кровлях кремовые буруны, накатывающие на grand plage [31] . Это свобода странствий — чувство новизны, очищения, сбрасывания старой кожи. Оксфорд стал давним воспоминанием, Лондон почти забыт. А Лэнд — кто она, эта Лэнд Фодергилл, покрывающаяся плесенью где-то в банальном Корнуолле?
31
Большой пляж ( франц.) — Прим. пер.
Я измотан, сиплю. Потерял не меньше половины стоуна и загорел под солнцем до цвета тикового дерева. Сеговия — Мадрид — Севилья — теперь Альхесирас. Мне нужно обдумать это путешествие в спокойствии и одиночестве. Где сейчас Дик — Бог весть.
Начиналось все замечательно. Мы встретились на вокзале, пообедали в бистро у vieux port [32] , послонялись по казино, не решаясь ввязываться в игру. На следующее утро, очень рано, проехались на шедшем к предгорьям Пиреней автобусе и стали подниматься на перевал. В полдень остановились, перекусили хлебом с сыром, поболтали о том, о сем, взбодренные тем, что забрались так высоко в горы, и я сказал, ни к селу, ни к городу — хотя нет, на самом деле, мы разговаривали о „Жизнях поэтов“ Джонсона (книге, которую взял с собой Дик), — и я сказал:
32
Старая гавань ( франц.) — Прим. пер.
— А ты знаешь, что кота Джонсона звали „Ходжем“?
Он посмотрел на меня как-то странно:
— Ты что этим хочешь сказать? Давай, выкладывай.
Я рассмеялся:
— Господи, да я это так, между прочим.
Он огляделся по сторонам, потом прихлопнул севшую ему на лоб муху и показал ее мне.
— А вот эту муху зовут Логаном.
— Ты совсем ребенок, — сказал я.
— Если я похож на кота, то ты — на раздавленную муху.
— Послушай, трогательное дитя, я вовсе не говорил, что ты похож на кота.
— Еще бы! — взревел он. И вскочил. Он был в совершенной ярости. — Увидимся 28-го в Авиньоне.
И полез в гору. Я прождал его с полчаса, уверенный, что он опомнится, однако Дик так и не появился, было похоже, что он и вправду ушел. О том, чтобы идти за ним, не могло быть и речи — дорогу знал он один, — поэтому я вернулся назад и сел в автобус на Биарриц.
С того дня я путешествовал поездом — третьим классом, Дик бы меня одобрил, — примерно по тому маршруту, который мы с ним наметили, через Испанию на юг. Осматривал города, посещал церкви и мечети, дворцы и картинные галереи, всегда наполовину ожидая увидеть Дика, его большое ухмыляющееся лицо под беретом, однако не увидел. Я переезжал из города в город скорее, как автомат, чем как любопытный турист, — настроение у меня было вовсе не то, в котором мы надеялись совершить это путешествие, так или иначе впечатление от него было испорчено. Но в Авиньоне, в отеле „Лондон“, я к 28-му появлюсь, а там будь что будет. Завтра отправляюсь в Барселону, из нее в Перпиньян, Нарбон, Арль и, наконец, в Авиньон. Я обнаружил, что мысли мои вертятся в основном вокруг Франции. Испания была идеей Дика. Я еще вернусь в нее, когда захочу, когда мне это будет удобно. Бен был прав — я попал в рабскую зависимость к Дику, к его причудам и замыслам. Отныне буду путешествовать лишь по собственному почину.
Авиньон. Позавтракал на площади у Папского дворца, затем прошелся вдоль маленького канала к отелю. И там увидел Дика, расписывавшегося у конторки портье. Выглядел он как человек, пострадавший от несчастного случая: лицо багровое, в волдырях и шелушащейся коже. Он приветствовал меня крепким рукопожатием и широкой улыбкой — о ссоре нашей ни слова. Сказал, что три дня назад заснул в полдень на пляже, в обширной, как ему показалось, тени. Ну и, разумеется, проспал дольше, чем собирался, солнце сдвинулось, тень постепенно сползла с Дика. У него обгорели лицо и колени, однако боль, по его словам, уже начинает стихать. Завтра мы возвращаемся домой. Я простил Дику его ребяческую вспышку — он достаточно за нее наказан.
Сегодня в синематографе поцеловал Лэнд (фильма называлась „Карусель“). Наши губы соприкоснулись лишь на секунду, и она сразу оттолкнула меня и прошипела: „Никогда так больше не делай!“. Первое блюдо мы съели у „Каттнера“ в полном молчании. В конце концов, я сказал:
— Послушай, извини. Просто ты мне нравишься, я думал, что и я тебе тоже.
— Нравился, — сказала она. — И нравишься. Но…