Няка
Шрифт:
– С чего ты взяла? – не выдержала Замазкина. – И когда ты вообще от нас отстанешь? Сколько можно? Ведь уже два года прошло. И ты сама же бросила Димку…
Последнюю фразу Замазкина сказала в целях дипломатии. Филатов не распространялся о причинах разрыва с Зиной, но почему-то вся редакция знала, что он застукал Рыкову с любовником. Хотя у корреспондентки Юлечки Колчиной, например, по этому поводу было особое мнение: ее бывший муж бросил Зинку потому, что она так и не подарила ему лялечек.
– Да, я бросила. А ты
– Ты это в общем сейчас сказала или о ком-то конкретно? – после такого лобового оскорбления Замазкина уже не могла делать вид, что ничего не происходит.
– Я сказала обо всем женском роде, – криво улыбнулась Рыкова, бросив быстрый взгляд на руку Замазкиной, которой та инстинктивно сжала нож. – А так, красава, ничего личного!
– Зин, я не сделала тебе ничего плохого, – после некоторой паузы проникновенно заговорила Замазкина. – И я искренне не понимаю, за что ты меня так ненавидишь. В чем я виновата перед тобой? В том, что люблю Димку? Который тебе, по большому счету, никогда не был нужен?
– Это он тебе сказал? – хмыкнула Рыкова и заговорила как бы сама с собой: – А то, что я ему голубцы два года фаршировала и котлеты крутила – это, конечно, не считается. Какая там благодарность, когда на горизонте возникла бессловесная и на все согласная белесая моль!
– Это ты о ком сейчас сказала? – порог кухни переступил Филатов.
– Да так, мысли вслух, – чуть смутившись, Рыкова отхлебнула мартини и потянулась за сигаретой.
Замазкина шмыгнула носом. Она отнюдь не была кисейной барышней, но перед Рыковой чувствовала себя как кролик перед удавом. Не потому, что боялась Зину. Ей не хотелось, чтобы все, а главное – муж, решили, что она одержима ревностью к его прошлому. Поэтому Замазкина искренне старалась относиться к Рыковой нейтрально. Но из этого мало что получалось…
– Че ревешь? – допытывался Филатов у жены. Та молчала. Он перевел взгляд на Рыкову: – Тебе опять неймется?
– Отвянь, – пренебрежительно бросила Зинка.
– Не разговаривай так со мной, понятно? – голос Димона сделался ниже.
– Вот только не надо посягать на свободу моего самовыражения. Отрабатывай домостроевские практики на своей клухерье, а самодостаточных гордых девушек оставь в покое.
– Как ты ее назвала? – Филатов в три шага подскочил к бывшей сожительнице и крепко схватил ее запястья. Рыкова с Замазкиной враз вскрикнули. – Быстро извиняйся!
– Накось, выкуси! – с торжествующим лицом выкрикнула Рыкова в лицо Филатову, прекрасно зная, что он ее пальцем не тронет.
– Быстро, я сказал! Покалечу! – и он еще сильнее сжал ее руки.
В этот момент дверь отворилась и на пороге возникла Колчина. Ее скоропалительному браку и столько же скорому разводу с Филатовым минуло
– Отпусти ее немедленно, кобель! – заголосила она. – Каков! При живой жене пытается залезть на другую!
Филатов удивленно глянул на Колчину, а та продолжала тоненьким истеричным голосом:
– Бессовестный! Не пропускает ни одной юбки! Уже нельзя стало заварить себе кофе, чтобы он не подкараулил и не набросился! Зинуль, он не успел тебя изнасиловать?
– Да я бы его в два счета в евнухи посвятила, – Рыковой очень понравилась идея Колчиной опорочить репутацию Филатова. – Но ты права: оставаться с ним наедине реально опасно.
– Да вы что, девчонки, – обескураженный, Димон сделал шаг назад и повернулся к жене: – Тань, они свистят.
– А что тогда заюлил? – открылось второе дыхание у Рыковой.
– Да, что залебезил-то? – поддакнула ей Колчина. – Хочешь на всех стульях посидеть и чистеньким остаться?
Все более вдохновляясь от криков друг друга и почти поверив в то, что Филатов пытался поругать их честь, Рыкова с Колчиной наступали на бывшего мужа.
– Дим, пойдем отсюда, – наконец, нашлась Замазкина. – Пусть эти выдры тут глаза другу другу повыцарапают. Сами-то верите в свои сказки… старушки?
Замазкина знала, что возраст – больное место Колчиной. Она вспомнила, какой концерт учинила экс-жена ее мужа, когда два месяца назад коллектив поздравил ее с 30-летием. С благосклонной миной она выслушала комплименты и повзвизгивала над подаренным розовым котенком (одетым в кружевной нагрудничек с надписью «Love is…”). Но когда Рыкова торжественно вытащила из-под стола кактус в горшке, Колчина затрепетала всем телом и отшатнулась от дара, словно от ведра с нечистотами.
– Я же просила пионы, – еле выдавила она из себя.
Рыкова пощелкала у нее перед носом пальцами:
– Вернись к реальности, красава. Какие пионы в середине зимы? А этот любо-дорого – и радиацию выводит, и разные интересные мысли навевает, – подмигнула ей Зинка.
– Какие еще мысли? – покраснела Колчина.
– Уж в тридцатник можно не строить из себя воспитанницу обители кармелиток, – скабрезно захихикала Рыкова. – Ты глянь, экий исполин. Вот и появился у тебя свет в оконце. То есть, на подоконнике.
Юлечка поперхнулась шампанским и, давясь рыданиями, убежала в туалет. В тот вечер она оттуда так и не вышла. Несмотря на то, что под дверями дамской комнаты перебывала масса парламентеров, которые уговаривали, задабривали и даже ругали Колчину, та продолжала истерично рыдать, голося словно кликуша со стажем.
– Подарить… мне… такое, – взвизгивала она. – Я по-человечески просила пионы!
– А земляники тебе не насыпать в кулачок? – острила Рыкова. – Харэ капризничать.
– Это не каприз! Мне для дела надо!