Ныне и присно
Шрифт:
Сергей зажмурился, прижался к стволу.
«Нет здесь никого, слышишь? Снег, сосны и камни… даже лемминги разбежались…»
Шабанов уже сам себе казался наплывом на сосновой коре. Наконец взгляд каянца потерял сосредоточенность, арбалет вернулся на место.
«Ф-фу. Ну и чутье у гада! Да и я хорош — о Вылле думать надо, не о Весайнене…»
Лагерь ватажники ставили отработанно — вытаптывается снег, втыкаются привезенные с собой шесты, обтягиваются сшитыми оленьими шкурами. Даже не отработанно — с пеленок приучено, с молоком материнским всосано: завяжи глаза, лиши
И опять лопарь оказался прав — куваксы вырастали рядом с приютившей Шабанова сосной, внутри кольца будущего оцепления. Что Пекка удвоенные посты выставит, в том Шабанов ничуть не сомневался — слишком дорого Весайнену дался поход. Не добычу в монастыре взятую Пекка на кон поставил — славу победителя «русского медведя».
Что добыча? Половина ватаги пеккиной в русских землях на корм воронам осталась, лучшие бойцы, отборные. Не будет их, не будет и Пекки.
Получаса не прошло, как из реппеней закурились дымки. Лежавшие на санях раненые — кто сам, кто с помощью приятелей, — перебирались в согретые куваксы.
Когда все раненые оказались в тепле, к стоящим наособицу саням подошел доселе державшийся в стороне Весайнен.
Ворох задубевших на морозе шкур отлетел в сторону, открыв взгляду Шабанову скорченную полуодетую фигурку… «Вылле!» Сергей неимоверным усилием заставил себя остаться на месте, не спрыгнуть вниз, не сцепиться с небрежно подхватившим девушку насильником… Пекка что-то буркнул слов не разобрать, однако в интонации звучало неприкрытое злорадство.
«Почему не сбежала, спрашивает, — догадался Шабанов. Сам же теплую одежду отнял, под шкурами прятаться вынудил!»
Полог куваксы пропустил пленницу, следом протиснулся Весайнен. До слуха Сергея донесся жалобный девичий вскрик…
«Не слушать… не слышать… ждать…» Из прокушенной щеки сочилась кровь, наполняла рот… Шабанов не замечал. «Ждать… ждать…»
Дымки очагов запахли жареной олениной. Оставленным сторожить полон мясо носили прямо на пост, монахов кормить не стали.
«Рано… рано еще… Пусть стража уснет… Уснут ли? Должны… После такого марша да на пост? Как иначе?»
Время застыло. Шабанов заставил себя расслабиться, мысленно перенесся на неделю вперед…
«…сначала придем в Колу… Заборщиков баньку истопит, Федор, хитро прищурившись, достанет припрятанную баклажку знаменитого «варькиного» пойла… Воевода Загрязской начнет выспрашивать подробности, изумленно и недоверчиво качать головой… а Заборщиков стукнет кулаком по столу и гаркнет, мол, если Шабанов говорит, значит так оно и было. День-два в Коле, и — на тройке с бубенцами! — домой, в Умбу…»
В плавное течение мыслей начали вплетаться образы: бегущие по тундре олени, смеющаяся Вылле, вот-вот из-за поворота покажутся знакомые с детства места… родной дом… настоящий, рубленый из вековых елей, в полтора десятка венцов высотой. Дом. Не какая-то пятиэтажка с ревматическим лифтом. Да и была ли она — пятиэтажка? Может просто мара? Глупый сон? Как и растянувшийся вдоль залива освещенный неоном и пропитанный бензиновой вонью город? Реальность здесь — настоящая, неподдельная…
Именно эта неподдельная реальность вырвала из дремы. Яростными криками ищущих врага каянцев, предсмертными воплями, мельканием факелов, бестолковой, панической суетой — Букин решил, что пришло время боя.
«Все… неча боле ждать-то… кто уснул, тот уснул, кто нет — тому первая стрела! — кривая усмешка скользнула по замерзшим губам Федора. — Вот она, Смерть, за спиной стоит, в затылок мертвечиной дышит… думает, забирать лопаря, или погодить малехо… ничо, подождет — недосуг помирать. Шибко дел много…»
Букин вскочил на ноги, одним движением набросил на лук тетиву. Два удара сердца, и стрела с жужжанием понеслась к обернувшемуся ватажнику, граненый наконечник нащупал просвет в плотных чешуйчатых латах. Ватажник, царапая грудь костенеющими пальцами, упал на колени. Второй, рванувшийся к Букину, споткнулся об упавшего, прокатился по утоптанному снегу. Кольчужная бармица зацепилась за куст, сорвала с головы шлем. Блеклые, как пересохшая солома, волосы рассыпались по плечам. Подняться ватажник не успел, зато успел разглядеть летящую смерть — пущенная Букиным стрела вонзилась в круглый от ужаса глаз.
«Беги же! Беги!» — хотелось закричать Шабанову. Он даже открыл рот… но сдержался — единственный крик, и неминуемая гибель отчаюги—лопаря окажется напрасной.
Букин, словно нарочно, подошел еще ближе к границе освещенной кострами поляны. Еще выстрел — каянец схватился за пах, заверещал по-заячьи. Кровь хлестала из разорванных артерий, пятнала снег…
Теперь лопаря заметили все. Лагерь пришел в движение. Тщетно выскочивший из куваксы Весайнен пытался навести порядок — не забывшие разгрома под Колой, потерявшие десяток соратников при отступлении бойцы хотели расквитаться с преследователем. Любой ценой.
Букин выстрелил в последний раз — о попадании свидетельствовал предсмертный вопль. Лопарь развернулся и помчался под гору, лихо виляя меж деревьями.
— Ну, теперь мой черед, — Сергей выдохнул, оттолкнувшись от ветви, обрушился вниз.
Краткий миг полета…
Шабанов не успел выпрямиться, как из-за куваксы вылетел ошалело размахивающий мечом каянец.
«Тебя не хватало!» Сергей поднырнул под клинок, ударил… Нож легко прорезал подбитую мехом куртку, вошел в подвздошье. Из горла каянца вырвался булькающий хрип, меч, звякнув о кольчугу, упал под ноги… Каянец опрокинулся на спину, забился в агонии… Сергей брезгиво перешагнул через умирающего, откинув полог, заглянул в куваксу.
Внутри оказалось дымно, душно и темно.
— Вылле! — позвал Шабанов, щурясь от едкого дыма. — Не бойся, это я, Тимша!
У дальней стены раздался сдавленный стон, кто-то забился, словно пытаясь избавиться от пут. Сергей подался вперед… и ошарашенно замер.
«Кто это?» Он растерянно смотрел на всклокоченное существо с одутловатым покрытым синяками лицом. — «Где Вылле?»
Рот существа раздирал грязный тряпичный ком, из-под которого доносилось услышанное Сергеем мычание. Шабанов осторожно вынул кляп… Пронзительный крик заставил вздрогнуть.