Нью-Йорк
Шрифт:
– Клинтон обеспокоен. Он говорит, что Корнуоллис неплохой полководец – отчаянный, всегда рвется в бой, но в этом и его слабость. В отличие от Вашингтона, Корнуоллис так и не научился терпению. После недавних побед он стал героем на час, пользуется своими аристократическими связями, общается напрямую с правительством и воображает, будто может делать что вздумается. Клинтона вынудили направить ему подкрепление, но он боится, что Корнуоллис переоценивает себя.
Он не развил эту тему, но Абигейл поняла намек:
– Ты хочешь сказать, что Альбиону грозит опасность большая, чем он думает?
– О нет, я смею надеяться, что с ним ничего не случится, – ответил
В дальнейшем Клинтона заставили отрядить к Корнуоллису новые войска. Он отдал их под командование опытного военного – своего нового подчиненного, предателя Бенедикта Арнольда.
Джеймс Мастер не пошел на казнь Андре. Просьбу Андре о расстреле не удовлетворили, но ему позволили самому надеть на шею петлю, и он сделал это так ловко, что, когда телега отъехала и он повис, смерть наступила почти мгновенно.
Однако в последующие месяцы Джеймс постоянно размышлял над словами Андре, касавшимися Абигейл. Если бы он мог повидать сестру, то сразу бы и заставил ответить. Но он ничего не мог сделать – одна только мысль о его тайном проникновении в город взбесила бы Вашингтона. Он взялся за письмо к отцу, но отложил его по ряду причин. Во-первых, было ясно, что Грея Альбиона в Нью-Йорке нет и вряд ли их отношения развиваются. Во-вторых, он не хотел доверяться бумаге, так как письмо могло оказаться в чужих руках. Но главной была обида на сестру – за то, что поступала против его воли, и на отца – за то, что тот, как и она, ничего ему не сказал. Поэтому он напряженно обдумывал случившееся.
И Бог свидетель, наступившей зимой у него было много времени на размышления.
Свой зимний лагерь Вашингтон снова разбил в Морристауне. Однако на сей раз он рассредоточил свои войска, надеясь на то, что люди и лошади будут питаться получше. Зима выдалась непохожей на прошлую, но горя было хоть отбавляй. Континентальные бумажные деньги, печатавшиеся конгрессом, практически обесценились – они подешевели в три тысячи раз. Считалось, что войска должны получать жалованье из тех провинций, откуда пришли, и пенсильванцам, например, не платили уже три года. Обнаружив, что крупная группа бойцов была на грани мятежа, генерал Клинтон выслал гонцов с предложением полной выплаты жалованья, если солдаты перейдут на его сторону, но пенсильванцы, как бы ни были злы, восприняли этот подкуп с презрением, а после им, слава богу, наконец заплатили. Звучали и другие протесты, но войска патриотов все-таки пережили зиму без серьезных потерь.
Тем не менее силы патриотов были на исходе. Стремясь сплотить остатки войск на Юге, Вашингтон послал к ним неукротимого Натаниэля Грина, но знал, что бойцов там осталось ничтожно мало. При всей своей выдержке и закалке он признался Джеймсу: «Если летом к нам не примкнут французы и не помогут нанести мощный удар, то я не знаю, как продолжать войну». И никому не хотелось думать о последствиях падения патриотов.
Заняться же до тех пор было нечем, и Джеймс, пока тянулись долгие и унылые месяцы, размышлял об Альбионе и сестре. Мало того что окружающий мир был зловещ и полон опасностей – его одолевали фантомы. Он чувствовал себя брошенным родными, беспомощным, никчемным. Его одолевали воспоминания о неудачном браке и мысли о надменности, холодности и жестокости англичан. Порой ему, пусть и вовсе несправедливо, мнилось, что Альбион и сестра действовали с умышленным коварством, и он изнемогал от слепой ярости. В конце концов он решил, что Альбион задумал разрушить его семью, похитить сестру и увезти ее в отныне ненавистную Джеймсу страну. «Да что там говорить, – подумал он даже, –
За всеми этими фантазиями, которыми он мучил себя, скрывалось страстное, раньше неведомое чувство собственной принадлежности. Абигейл и Уэстону, его обожаемой родне, не бывать англичанами. Ему была невыносима сама мысль об этом. Они не англичане, они американцы.
Весной просочились новости с Юга. Патриоты вступили в бой с Корнуоллисом и нанесли ему урон. Даже грозный Тарлетон был тяжело ранен. Но Корнуоллис и Бенедикт Арнольд наступали в Виргинии. Пал Ричмонд, а ныне Арнольд обосновался на побережье.
Вашингтон – и это было для него типично – не мог не заметить, хотя и не знал причины, что Джеймса что-то гложет, и вызвал его к себе.
– Мы не можем позволить Корнуоллису и Арнольду хозяйничать в Виргинии, – заявил Вашингтон. – Я посылаю туда три тысячи человек – посмотрим, что выйдет. Командование поручаю Лафайету, потому что доверяю ему. Думаю, и вы там пригодитесь, Мастер.
Прошел май, за ним июнь. Погода стояла теплая, и Нью-Йорк ненадолго притих. Было известно, что Лафайет выступил на Юг, но большинство продолжало считать, что если Вашингтон заручится достаточной поддержкой французов, то в скором времени непременно возобновит военные действия и на Севере.
О Джеймсе не было вестей, и Абигейл не знала, рядом ли он или уже далеко. Однако в последнее время она начала испытывать неотступный ужас. Недели шли, и эти зловещие предчувствия только усиливались. Она боялась поделиться своими страхами и уже этим навлечь беду – того и гляди сбудутся. Оставалось держать их при себе.
– Я только что был у Клинтона, – сообщил однажды отец. – Он уверен, что Вашингтон собирается атаковать Нью-Йорк. Он хочет вернуть Корнуоллиса, но Лондон ратует за проклятую виргинскую авантюру и не желает об этом слышать. – Мастер пожал плечами. – Корнуоллис сражается с Натаниэлем Грином и побеждает, но каждый раз теряет людей, а Грин перестраивается и лезет снова. Наши командиры все еще ждут большого восстания лоялистов, но его как не было, так и нет, а партизаны-патриоты нападают на все аванпосты подряд. Корнуоллис загоняет себя в угол. Клинтон приказал ему обустроить морскую базу, а войска переправить сюда, но тот, хотя и говорит, что создает эту базу в Йорктауне, не прислал Клинтону ни одного бойца.
В разгар лета пришли новости, которых с нетерпением ждал Вашингтон и боялся Клинтон. Из Франции выступил новый флот под командованием адмирала де Грасса. В скором времени он появился на горизонте. К июлю же Рошамбо, с его пятитысячным обстрелянным войском, покинул Род-Айленд и выдвинулся навстречу Вашингтону за городскую границу в Уайт-Плейнс. Вашингтон подводил и разворачивал отряды все ближе и ближе. Британские разведчики доложили: «Мы видели американцев. Они будут здесь через считаные часы». Улицы города заполнились войсками. Укрепляли северный Палисад. Юный Уэстон пришел в возбуждение.
– А сражение будет? – спросил он.
– Не думаю, – солгала Абигейл.
– А папа придет нас защищать?
– У генерала Клинтона хватит солдат.
– Я все равно хочу, чтобы пришел папа, – ответил Уэстон.
Но странное дело – ничего не произошло. Текли долгие августовские дни. Город напрягся, но французы с американцами не трогались с места. Казалось, они чего-то ждут.
А потом, в конце месяца, они вдруг отошли. Французские войска, основные силы Вашингтона, внушительный французский флот – все они отступили. Очевидно, план изменился.