Нью-Йоркские Чайки - Повести
Шрифт:
очередного взрыва, гроза не начиналась, небо не проливало ни слезинки,
лишь давило своей тяжестью, спрессовывая еще сильнее влажный горячий
воздух.
Перепуганные, из-под колес стоящих машин выпрыгивали и
прятались в новых местах бездомные кошки. На асфальтовых площадках
перед входами в дома и на парковочных дорожках, освещенные фонарями,
валялись мертвые цикады и пчелы. Порывы ветра все налетали и налетали,
раскачивая
Если для Эстер и для Арсюши у Осипа еще находились слова
понимания, то Тоня для него словно пропала. Он не видел и не слышал ее
вовсе. Исчезла Тоня, хоть и сидела сейчас напротив него на стуле, с
пилочкой для ногтей. Пилочка ей была нужна, чтоб скрыть волнение.
– Я понимаю, все это неприятно, некрасиво и стыдно. Но ты даже с
ним не поговорил. Арсюша уверяет, что не бил Мойше и не называл его...
жидом, – преодолев неловкость, Тоня заставила себя произнести мерзкое
89
для нее слово. – Во всем виноват Томас, это он бил. Арсюша стоял рядом.
Он даже пробовал их разнять... – сказала она, приврав, впрочем, последнее.
– Я запретила ему дружить с Томасом.
– Да-да, твой Арсюша ни в чем не виноват. Он невинный ягненок,
почти святой. Бросили Мойше на землю и били его ногами. И кричали:
«Crazy Jewish!» А твой Арсюша тут ни при чем.
– Почему мой? Он – наш, понимаешь, наш, – твердо произнесла Тоня,
и пилочка в ее руке сделала резкое движение полукругом по ногтю.
Твердая, волевая, всегда непреклонная, Тоня сейчас говорила с
мольбой в голосе.
Осип в какой-то миг словно очнулся. Увидел, наконец: перед ним
сидит его жена, с которой они прожили десять лет. В соседней комнате спит
его сын. Да, случилась неприятность – сын с другом оскорбили и избили
соседского мальчика. Случай, пусть и незаурядный, все же не трагедия. С
ребенком нужно поговорить, объяснить ему, что драться нельзя, обижать
слабых тоже нельзя. Ну, и, разумеется, в доступных словах рассказать, кто
такие евреи, христиане и т. д. Дабы вырос Арсюша хорошим мальчиком. Не
жлобом. Не антисемитом. Не записным погромщиком.
Сверху, на втором этаже, жила шумная семья хасидов в четырех
поколениях. Сейчас там пели веселые песни на идиш и иврите, разливали
вино, ели халу, танцевали. Поскольку был Шаббат, а в Шаббат, пусть даже и
душно, и молнии сверкают, и гром гремит, и дохнет саранча, пусть хоть
потоп! – еврей должен радоваться. Такова воля Всевышнего, Он хочет
видеть Свой народ с пятницы на субботу – веселым.
А в другой квартире лежит в своей кровати Эстер и думает, как ей
теперь жить.
То ли духота, то ли топанье над головой под раскаты грома, то ли вид
осунувшейся и какой-то потерянной Тони злят Осипа; неведомая сила снова
утягивает его куда-то.
90
– Всему виной твое христианство – кресты, иконы, весь этот
кондовый «рашен» монастырь, насквозь пропитанный русским
шовинизмом! Чего стоит один этот чудовищный «Закон Божий», – он
кивнул в сторону лежащей на столе толстой книги в мягком сером
переплете.
Это был «Закон Божий» в изложении какого-то протоиерея Евтихия
Чумкина.
– Пожалуйста, не читай больше моему сыну этот антисемитский
сборник, где о евреях кроме того, что они жадные, хитрые и глупые, больше
ничего не говорится, – продолжал Осип. – Это не изложение «Закона
Божьего», а проповедь антисемитизма для быдла. Я – не православный, и не
мое это дело. Но на месте истинных православных я бы этого иерея
Чумкина и ему подобных – ремнем, по одному месту... – Осип потряс
поднятым кулаком.
– Я согласна, это не самый лучший вариант толкования Библии, я
куплю другой...
– Конечно, я сам виноват, что не занимаюсь Арсением. Не объяснил
ему, что он – еврей, и если кого должны называть «crazy Jewish», то, в
первую очередь, его самого.
Тоня хотела возразить, но он не дал ей и слова молвить.
– Ты этого не знаешь и никогда не поймешь. Ты ведь – р-руская. А я –
жид, понимаешь, я пархатый жид. Ты не знаешь, что это такое, когда
однокласснички на твоей школьной парте красным фломастером пишут
«жидок», или когда в институте декан говорит тебе: «Твоя Родина не
Россия, а Израиловка!»; или в армии, когда тебя избивают, якобы мстя за
распятого Христа... А-а, что говорить!.. Ты постоянно упрекаешь меня в
том, что я не люблю Арсения. Значит так: завтра я беру Арсения и иду с
ним в синагогу, поняла? И сдам его в иешиву. Я не шучу... Вот твоей
91
мамаше-антисемитке в Питере будет сюрприз, когда узнает, что внучок
отпустил пейсы!
Тоня молчала. Все обиды десятилетней давности, семейные склоки с
их родителями, которые, казалось, давно забыты, всплывали с прежней
силой.
– Да, да... Все думаю про Джеффа... – Осип заговорил вдруг тихо,