Нюма, Самвел и собачка Точка
Шрифт:
Самвел проглотил слюну. Он лишился дара речи и смотрел с изумлением на соседа…
— А что?! — с еще большим воодушевлением продолжал Нюма. — Тихо, без ваших погромов. Цивилизованно. Как братья. Так на так!
— Так на так, говоришь?! — Самвел овладел собой и гневно, сухо сплюнул в сторону. — Ты лучше своему Израилю давай совет! Как им разобраться с арабами! Куда кого переселять, так на так. Что за люди?! Всем они дают совет. Как будто мы глупее их! Между прочим, мы на много древнее вас! Когда мы спустились с Арарата, вы
Самвел запнулся в лихорадочном поиске достойного образа для столь ответственной клятвы. И, не найдя, бросился вон из кухни, опрокинув по пути табурет. Точка вскочила на ноги и с визгливым лаем кинулась вдогонку. Но вскоре вернулась и вновь улеглась на место…
— А еще обещал не обижаться, — пробухтел Нюма и выключил свет…
…Тьма, окружавшая Точку, просветлялась. Отчетливее проявляя раму окна, за стеклом которого хмурилась зимняя ночь…
«Странно — падает снег, а небо усыпано звездами, — думала Точка. — Наверное, это не снежинки, а звездочки. Просто их плохо закрепили, вот они и падают…» Элегические мысли теснили сон, пробуждая иные воспоминания. Не столько о прошлом, сколько о будущем. ' Такое свойственно не только людям-ясновидцам, а и животным, благодаря природному обонянию…
Точка лежала на паласе, ощущая непривычное состояние своего тела. Волнующее и спокойное. Так она себя чувствовала, когда второклассник, сын Толяна, читал ей вслух «Каштанку», писателя Чехова. А Толян ругал сына, мол, не каждый человек понимает писателя Чехова, а собаки тем более. Толян тогда еще не знал, что через год его пристрелят другие бандюганы на Стрелке Васильевского острова. И скупка на Большой Разночинной, как и обменный пункт в бывшем киоске «Союзпечать» на Сытном рынке, прекратят свое существование. Но не потому, что меняла Сеид был как-то связан с братками Толяна, нет. Просто Сеид и его пианистка-жена, эмигрируют в Аргентину.
В те годы многие, пользуясь эйфорией демократической власти, уедут из России. Тот же Самвел! Оформит документы на воссоединение с семьей своего племянника Сережки и укатит в Америку, после октябрьских событий девяносто третьего года… Тогда его будут провожать двое — Нюма и она, Точка. А когда Самвел, попрощавшись, уйдет на регистрацию, Нюма поднимет на руки собачку. И Точка еще некоторое время будет видеть с высоты дурацкую шляпу нового американца, слизывая соленые слезы со щеки Нюмы. Пожалуй, Нюма уже тогда чувствовал, что Самвел в той Америке умрет. Как подтвердит по телефону Сережка — «от опухоли позвоночника». А лично она, Точка, предвидит — лежа сейчас на паласе под раковиной, — что Самвел умрет не только от злосчастной опухоли в возрасте семидесяти девяти лет. Хватит у больного, старого человека и других причин для смерти. Самой последней из которых будет выселение из комнаты. Правда,
Кстати, у нее, еще до этих событий, родятся три малыша. Два мальчика и девочка. Девочку Евгения Фоминична оставит в семье и назовет Запятая. Так они и будут вместе бегать по даче в Комарово — Точка и Запятая. А мальчиков — одного возьмет дворник Галина, которая пошлет «на хрен» начальницу Маргариту и выйдет замуж за участкового Митрофанова. Тот бросит «участок» и будет на пару с Галиной возить из Польши товар на продажу — джинсы и дубленки. Как они назовут щенка, Точка пока не знает. А вот второго мальчика, очень похожего на черного пса с ошейником, возьмут себе Фирка и тот Зальцман. В свою большую квартиру на углу Литейного проспекта и улицы Жуковского. И назовут его Либерал. Они так полюбят Либерала, что прихватят с собой в Москву, куда Зальцмана пригласят на работу каким-то советником. Возможно, он со своей Фиркой, пардон — Ириной Наумовной, что-нибудь и насоветует. Во всяком случае, в Комарово появятся роскошные дома и будут ездить дорогущие автомобили, за рулем которых рассядутся не только солидные люди, а и пацаны с девчонками.
«Под такой автомобиль, — пророчествовала Точка, — меня и угораздит попасть. Позже, в начале нового века. И по собственной глупости. Я, сослепу, облаю человека, который будет что-то искать в мусорном баке. И тот человек чем-то запустит в меня. Я, от испуга, выбегу на дорогу, где, по дряхлости, не смогу увернуться и попаду под роскошный автомобиль. Хорошо, что это произойдет через два года после смерти Нюмы. Или, как его называла Евгения Фоминична — Наума… Он умрет во сне, на даче в Комарово, в возрасте восьмидесяти двух лет. И старенькая Евгения Фоминична, вместе со мной и моей дочкой Запятой, почти весь день будет ждать какой-то „Спецтранспорт“. Те приедут аж к вечеру. Им будет не до усопшего Наума Марковича Бершадского.
Потому как вся страна в тот день, августа девяносто восьмого года, будет потрясена каким-то „дефолтом“ и работники „Спецтранспорта“ ринутся в банки, чтобы вернуть свои, хоть какие-нибудь, собственные деньги. Как закончится жизнь добрейшей Евгении Фоминичны, не знаю, это случится после меня. Надеюсь, мне поведает Запятая, когда мы встретимся с ней там, где мерцают зимние звездочки, что сейчас падают снежинками за окном…»
Точка удобнее положила голову на лапы и прикрыла глаза. Видения таяли во сне. Последнее, что она различила сквозь дребезжащий с посвистом храп Самвела, это приглушенные коридором слова Нюмы: «Все собаки — просто собаки, а Точка — хо-о-орошая собака».