Нюрнбергский процесс глазами психолога
Шрифт:
Редер, хоть и не сразу, однако вынужден был признать, что в тот период не сомневался в истинности выдвинутых против Фрича обвинений и понимал мотивы отставки Бломберга. Однако сэр Дэвид указал на то, что серия скандалов преследовала совершенно иную и неблаговидную цель: устранить обоих главнокомандующих, как потенциальных противников развязывания агрессивной войны.
Затем сэр Дэвид напомнил Редеру некоторые из обстоятельств, которые могли помочь разгадать агрессивные замыслы Гитлера. Речь Гитлера от 5 ноября 1937 года, на которую ссылался свидетель Хосбах, была отвергнута Редером, как не могущая быть воспринята всерьез. О намерении Гитлера «разнести с куски
Речь Гитлера от 23 марта 1939 года (речь, на которую ссылался Шмундт) Редер назвал «чисто теоретической» дискуссией, где, по его мнению, не скупились на «преувеличения». Затем обвинитель поинтересовался у бывшего адмирала, какое же значение имел приказ от 27 августа 1939 года о начале наступления на Польшу. Редер, потоптавшись, бросил обеспокоенный взгляд на часы, явно рассчитывая, что его, как не выучившего урок гимназиста, «от расправы спасет звонок», и принялся что-то невнятно лепетать о сноровке Гитлера избегать войн и о том, что он тогда все еще не верил, что дело дойдет до войны, даже имея на руках приказ Гитлера начать наступление на Польшу.
(Возвращаясь на свое место на скамье подсудимых, Редер казался не на шутку удрученным. Кейтель и Риббентроп попытались подбодрить его. Дениц никак не реагировал на его появление, сидя словно изваяние. «Да, все было именно так, — нервно произнес бывший адмирал. — Мне очень неприятно, что я вынужден был задеть Геринга, но все именно так и было».)
Обеденный перерыв. Шахта развеселило, что теперь Редер не желал подтверждать свое же высказывание о том, что главным инициатором нечистоплотных интриг против генерала Фрича был Геринг.
— Отчего люди так боятся сказать правду? Мне в высшей степени наплевать, что обо мне подумает Геринг. Он гнусный тип!
Нейрат нашел весьма показательной оценку, данную Редером, речи, на которую ссылался Хосбах.
— У меня совершенно иное мнение об этой речи, — заявил он. — Она отнюдь не носила «теоретический» характер, как сейчас это пытается изобразить Редер.
Папен поведал о том, что его больше всего тревожило в связи с нападением на Россию.
— Этот договор о ненападении с русскими — чистейший вздор! Они называли его договором о ненападении, а к нему еще имелся и секретный протокол, в соответствии с которым они собирались поделить Польшу!
Внизу на скамье подсудимых, как мне сообщила охрана, Заукель вступился за Редера, когда тому поставили в вину факт его присутствия при произнесении Гитлером речи, на которую ссылался Хосбах. Заукель в этой связи напомнил Кейтелю, Риббентропу и Шираху, что все они присутствовали на том самом собрании гауляйтеров (Кейтель вспомнил, что это было 31 мая), когда Гитлер впервые заявил об искоренении евреев. Риббентроп, вспомнив об этом, произнес следующее:
— Да, если бы мы тогда ему возразили, нам пришлось бы куда хуже тех евреев.
Послеобеденное заседание.
Сэр Дэвид заставил Редера признать, что он, руководствуясь надуманными причинами, признавал атаки судов нейтральных государств в военное время, хотя это, по сути, являлось не чем иным, как пиратством. Кроме того, даже за шесть дней до нападения на Россию Редер выступал за атаку советских подводных лодок. Именно он был сторонником неограниченной подводной войны против британских кораблей и судов любых нейтральных государств, что же касалось соблюдения международного права, он признавал его лишь в тех случаях, когда это представлялось ему целесообразным. Редер попытался
Затем обвинитель от Советского Союза полковник Покровский поинтересовался у Редера его малозначительными разногласиями с Гитлером, которые, в конце концов, все же привели к его отставке. Редер заявил, что скорее был готов подать в отставку, нежели одобрить факт женитьбы одного из его офицеров на женщине из неподходящих кругов. Обвинитель Покровский желал знать, не могла ли его отставка иметь более серьезные причины, например, запланированное нападение на Советский Союз, которое Редер не одобрял. Редер не готов был согласиться с этим — дело в том, что причина, указанная им в качестве первой, носила принципиальный характер. А решать, нападать на Россию или нет, не его ума дело.
Наконец, были приведены отрывки из заявления, представленного Редером в русском плену. В нем Геринг был подвергнут резкой критике, присутствовали и нелестные высказывания в адрес других лиц, в том числе Дёница и Кейтеля. Адвокат Редера выразил протест против зачтения данного заявления, и суд удалился на совещание для вынесения решения по данному протесту.
Тюрьма. Вечер
Камера Дёница. Свидетельские показания прошедшего дня окончательно расстроили Дёница, он был явно удручен утверждениями в свой адрес, содержавшимися в московском заявлении Редера. Но в данный момент его интересовали показания, которые предстояло дать адмиралу Нимицу. Его поведение позволяло сделать вывод, что он придерживается мнения, что других непременно повесят, так что ему в принципе их мнение о нем должно быть безразлично.
Камера Редера. Редер, судя по его виду, еще не успел оправиться от волнения, вызванного перекрестным допросом, но был рад тому, что этот этап наконец остался позади. Этим и объяснялась его беспрецедентная за все полгода процесса словоохотливость. Он заявил мне, что, подписывая в Москве свое заявление, был уверен, что не будет привлечен к суду, как военный преступник. Русских он считал прекрасными людьми, но способными на беспардонную ложь по политическим мотивам. Редер признался, что в своем заявлении был довольно откровенен, а перед тем как подписать этот документ, поинтересовался, не представят ли его военным преступником, на что получил ответ, что, мол, ничего подобного не произойдет. Как бы то ни было, все, о чем он написал, правда, и коль некоторым она не по вкусу, ничего не поделаешь.
Редер никогда не сомневался в том, что нападать на Россию — безумная затея; у Германии были все возможности продолжать жить с русскими в мире. Они на самом деле весьма дружелюбные люди. И вполне естественно, что сейчас претендуют на то, чтобы командовать Европой, — неудивительно, на их долю столько всего выпало. Это будет означать и контроль над Средиземным морем, но вот только в морском деле они самые настоящие профаны.
(Мне вдруг вспомнилось, отчего Геринг в разговоре со мной хитровато заметил, что, мол, русские не допустят вынесения Редеру смертного приговора, видимо, желая таким образом намекнуть, что русские найдут Редеру более полезное применение. И Дёницу, вероятно, тоже было вполне ясно, что его судьба была в руках американцев, ему предстояло убедить их найти и ему более полезное применение. Чувствовалось, что начинается закулисная игра по стравливанию Запада с Востоком, причем эти адмиралы даже сейчас, еще до подписания мирного договора после только что отгремевшей войны, решили для себя, на чьей стороне намерены сражаться в следующей.)