Нюрнбергский процесс глазами психолога
Шрифт:
Как я взбесился, узнав об этом! Я-то рассчитывал, что мы всегда сможем ткнуть носом союзные державы в руины наших городов — вот, полюбуйтесь, что вы натворили! Ротенбург, и тот в развалинах! И тут это! А теперь нам ничего не остается, как молчать в тряпочку. Я чувствовал, что во всем этом его театрализованном признании есть гнильца. Естественно, в плане пропаганды — куда там! Очень действенно! Но не забывайте, что и он был частью системы, и если уж ты действительно пожелал признать свою вину, так признавай все без остатка! А то вот здесь мы свою ответственность признаем — моральную! А вот там от признания уголовной — увильнем.
Камера Риббентропа. Риббентропа приводили
— Гм, не знаю, но то, каким тоном это говорилось… Нельзя же просто так фиксировать вину на ком-то.
По-видимому, он хотел меня убедить, что нельзя просто сказать — Гитлер виновен, Риббентроп виновен — виновны в подготовке и развязывании захватнической войны. Все, оказывается, куда сложнее. Невилл Гендерсон обвинил Риббентропа в том, что тот играл роль Талейрана и убеждал Гитлера в том, что эти балансирующие на грани упадка британцы отпора дать не смогу. И вдруг Риббентроп, призвав на помощь все свое красноречие, принялся всех убеждать, что, дескать, указывал Гитлеру на то, что, если «мы после нарушения нами Мюнхенского соглашения и дальше будем продолжать в том же духе, британцы возьмутся за оружие». (Все это происходило уже после того, как Риббентроп прожужжал мне уши, внушая, что Германия никогда не нарушала Мюнхенского соглашения, что не имелось ни малейших оснований опасаться, что британцы станут воевать из-за минимальных и вполне оправданных территориальных претензий, предъявленных ею к Польше.)
Камера Деница. Я предъявил Дёницу заголовок одной из немецких газет, сообщавший, что Ширах заклеймил Гитлера, как убийцу. Адмирал согласился с таким утверждением, но все же считал, что Ширах попытался затушевать слишком многое, в первую очередь воспитание гитлеровской молодежи в антихристианском духе.
— С этими экс-фюрерами вечно одно и то же. Они заварили всю эту кашу, а мы, солдаты, которые только исполняли свой долг, остаемся в дураках. Взять хотя бы вопрос христианства и немецкой молодежи. Я воспитал своих детей добрыми христианами. Я крестил их, они приняли и конфирмацию. Оба моих сына, которых я потерял на войне, были добрыми христианами и хорошими солдатами. Я тоже был хорошим солдатом, и ваши адмиралы были ими. Мы все из одного теста. Мои дети приняли крещение, но несмотря на это, оказались в «гитлерюгенде», в организации подчеркнуто антихристианской. В этом я не сомневаюсь! И возмущен этим. Но с этими политиками вечно одно и то же.
Поймите, я не стремлюсь обвинить Шираха особо. Но возьмите Фрика. Он самый старый из всех нацистов на этой скамье подсудимых. Он двигал партию к власти, он усадил Гитлера в кресло рейхсканцлера. Мы, солдаты, исполняли наш воинский долг по отношению к нашему верховному главнокомандующему и главе государства. А Фрик теперь ищет лазейку!
Дёниц едва владел собой от охватившего его гнева и настолько убедительно жестикулировал, будто в его камере действительно имелась некая таинственная лазейка.
— Он до сих пор никак не может набраться смелости, встать и принять на себя ответственность за то, в чем участвовал. Вместо этого он, прибегнув к помощи этого Гизевиуса, старается изобразить себя чуть ли не противником нацизма. Но ведь кто-то привел Гитлера к власти! Кто-то развязал эту войну! И этот кто-то — они! Они замышляли все эти ужасные преступления, а теперь мы должны вместе с ними сидеть на этой скамье и разделять их ответственность за все! Среди тех, кто находится на этой скамье подсудимых две категории людей — солдаты и политики. Мы, солдаты, лишь исполняли свой долг, и я за это не получил ни
Я полюбопытствовал у Дёница, к какой из вышеназванных категорий он относит Геринга, на что адмирал, не скрывая презрения, пояснил мне, что Геринг принадлежит к разложенцам-политикам.
Камера Фриче. Фриче снова был охвачен депрессией, причина которой состояла в том, что Ширах, оказывается, куда глубже увяз в преступной трясине, чем предполагалось. Попытки Шираха уйти от ответственности в связи с этими отчетами СС о творимом геноциде евреев, о расправах с партизанами на восточных территориях, его сознательное нежелание признать антирелигиозный характер «гитлерюгенда» все более убеждали Фриче в том, что в нацистской Германии действительно не оставалось ничего, что не основывалось бы на лжи и обмане. Он до сих пор не мог с определенностью сказать, сумеет ли выдержать, пока не начнут разбирать его дело.
Я указал на то, что признание Шираха и его обвинения в адрес нацизма и Гитлера весьма любопытны в пропагандистском плане, что разоблачения Шпеера также внесли существенный вклад в дело установления истины, и что из всего этого, вероятно, сможет извлечь определенную пользу для себя и он, если сумеет дать показания, не позабыв и о пропагандистской их направленности.
В ответ на это Фриче вяло заверил меня, что, мол, по его мнению, абсолютно все равно, что он скажет.
Камера Шпеера. Критика, с которой Ширах обрушился на Гитлера, и рухнувший «единый фронт» Геринга явно способствовали подъему настроения Шпеера. По его словам, отныне они с Ширахом на «ты».
— Как же все изменилось с тех пор, когда Геринг присылал его ко мне с предостережениями, чтобы я, не дай Бог, не наговорил липшего в адрес Гитлера. Я сегодня напомнил ему об этом. Тогда я ответил Шираху, чтобы Геринг со своей трепотней на темы героизма и верности убирался подальше; было бы лучше, если бы он проявил свой героизм во время войны и не побоялся брать на себя больше ответственности, а не стал бы накачивать себя разной дрянью, в то время как Германия шла навстречу погибели. В конце концов, Ширах признал мою правоту — и вот теперь мы с ним на «ты». Ну, погодите, Геринга хватит удар!
1–2 июня. Эйхман
Камера Поля. Показав фильм о творимых в концлагерях зверствах, я среди зрителей обнаружил и обергруппенфюрера[31] Поля, недавно арестованного начальника управления концентрационного лагеря.[32] Сразу же после показа я направился в его камеру, желая узнать его мнение об увиденном им. Поль знал об ужасных условиях в концентрационных лагерях, но, по его словам, он никогда не думал, что все настолько ужасно, как в этом фильме.
Поль исполнял снабженческие функции, он знал, что поставки продовольствия были крайне ограниченными и постоянно урезались, и вряд ли могли спасти заключенных от голодной смерти. Однако предпринять что-либо существенное, как заявил Поль, он не имел возможности, кроме того, как обращаться с соответствующими просьбами к Гиммлеру. Поль собирался оставить лагерь наступавшему противнику. Вследствие эвакуации в тыловые районы Рейха погибло больше заключенных, чем от голода. Поль уверял меня, что не имел отношения к уничтожению евреев, хотя в Германии не было таких, кто об этом бы не знал. Такие вопросы к сфере его компетенции вообще не относились. За это несли ответственность Эйхман и Мюллер, работавшие под началом Кальтенбруннера.