Нюрнбергский процесс глазами психолога
Шрифт:
Я сообщил ему, что Кальтенбруннер отрицает свою причастность к массовому уничтожению евреев, ссылаясь на то, что вместе с Мюллером работали Эйхман и Поль. В ответ на это Поль вежливо заверил меня, что Кальтенбруннер — лжец. Кальтенбруннер, будучи начальником РСХЛ, отвечал за всю подчиненную ему организацию. Поль был обязан обращаться лично к нему за санкцией даже в тех случаях, когда требовалось освободить кого-либо из концентрационного лагеря. Именно Кальтенбруннер был вторым после Гиммлера человеком в аппарате полиции безопасности.
— И у вас нет оснований обвинять меня
— Но вы знали, что осуществляете поставки для организации, ответственной за геноцид, или нет?
— Ну — знал я или нет — знали все. Каждому было хорошо известно, что на Востоке евреев уничтожают. Но в этом я не…
— Почему вы просто не прикончили этого выродка, а продолжали работать на него? — не выдержав, перебил его я. Поль посмотрел на меня с таким видом, будто счел мой вопрос оскорбительным.
— Убить его? Ну да, но я не знаю, что и сказать, — пожал плечами Поль. — не знаю, это хороший вопрос. Я не могу на него ответить. Почему никто из нас его не убил? Естественно, это был бы единственный выход. Но никто из нас на это не пошел. Не знаю, почему.
— Да потому что вам было наплевать на гибель людей, пока, разумеется, лично вам ничего не угрожало! Я прав или нет?
— О нет, нет, я ничего подобного не одобрял!..
И т. д.
3 июня. Защита Йодля. Показания Йодля
Утреннее заседание.
(Когда Йодль выходил к свидетельской стойке, Геринг шепнул Гессу: «На него последняя надежда».)
В начале своей защитительной речи Йодль заявил, что он — прирожденный солдат, что вопросы партийной политики никогда его не интересовали. Его отношение к Гитлеру на момент мюнхенского путча и прихода его к власти оставалось весьма скептическим. Ему самому приходилось иметь дело с евреями. Когда у власти оказался Гитлер, Йодль утешал себя, что в нацистском правительстве были и такие люди, как Папен, Нейрат и Шверин-Крозигк.
Послеобеденное заседание.
В ходе послеобеденного заседания Йодль охарактеризовал Гитлера, как непревзойденного мастера напускать таинственность и непревзойденного объекта для манипулирования в руках Гиммлера.
(Высказывания в подобном духе не могли нравиться Герингу. Когда Йодль стал излагать суть своего спора с Гитлером в 1942 году, отмстив, что с тех пор ему было крайне затруднительно работать с ним, сидевший на скамье подсудимых Геринг пробурчал: «Так уж и плохо все было!» В ходе выступления Йодля Геринг время от времени бубнил про себя что-то, ожидая, когда Йодль перейдет к обоснованию своих высказываний. «Если бы он только говорил чуть живее и поскорее бы перешел к делу. Он мне уже на нервы действует».)
Йодль отрицал утверждения свидетеля Гизевиуса, согласно которым он, Йодль, утаивал часть сведений от Гитлера. Фактически же, по его словам, он сразу же докладывал Гитлеру обо всех бесчинствах, случавшихся в ходе ведения боевых действий, например, о расстрелах в Мальмеди. Наоборот, Йодль даже сожалел, что, в общем, утаить от Гитлера что-либо было весьма непросто, поскольку его постоянно окружали бесчисленные всезнайки-фотографы
(Дёниц, Геринг и Риббентроп довольно кивали. Дёниц с видом победителя повернулся ко мне, будто желая сказать: ну, вот вам!)
В отношении себя Йодль заявил, что принадлежал к числу тех немногих, у кого хватало смелости противоречить Гитлеру, причем, иногда в резком тоне.
Выпад Йодля против заговорщиков послужил новым поводом для перепалки между политиками и военными. Геринг и Дёниц торжествовали по поводу удара, который был нанесен Шахту. Франк, до сих нор считавший себя офицером, театрально заявил:
— Это заявил германский офицер! Немцы — народ солдат, герр доктор. Это вам не что-нибудь. Кто, как не они, защищал нас все эти тысячу лет.
Мнение Шахта и Шпеера было диаметрально противоположным. Они полагали, что подобные высказывания на руку лишь тому, кто стремится переложить тяжкое бремя вины на немецкий народ. Разжигать в стране политическую революцию — ни в косм случае. Но некоторые умы в правительстве обязаны были хоть как-то обуздать этого безумца Гитлера.
Когда Йодль собрался подробнее остановиться на сущности Гитлера, суд прервал его. Однако он все же успел упомянуть, что после расправы над пятьюдесятью британскими летчиками, совершившими побег из концентрационного лагеря, у него отпали последние сомнения, и он воочию убедился, что Гитлер нарушает права человека. После июля 1944 года он, Йодль, следил за тем, чтобы впредь гражданские права не нарушались. (После покушения на Гитлера в его подчинение перешло ведомство Канариса.) Когда обвинитель упомянул случаи обогащения офицеров, Йодль категорически заявил о своем несогласии с данным утверждением, считая его клеветой на доброе имя германского офицерства.
(После этих слов Йодля на лицах всех обвиняемых из числа бывших военных, кроме Геринга, читалось удовлетворение.)
Тюрьма. Вечер
Камера Йодля. Я полюбопытствовал у Йодля, что он хотел заявить о Гитлере, когда его прервали. Оказывается, он собрался заявить, что его отношение к Гитлеру балансировало между восхищением и ненавистью.
— Я ненавидел Гитлера но причине его презрения к буржуазии, к которой отношу и себя, из-за его неприязни к дворянскому сословию, с которым меня связывают узы брака, из-за его открытой нелюбви к генеральному штабу, в состав которого вхожу.
Я спросил у Йодля, в чем причина такой нелюбви Гитлера к вышеупомянутым сословиям. Он объяснял это тем, что буржуазия раздражала Гитлера, поскольку тот считал се трусливой и невосприимчивой к революционным идеям, дворянство — за его влияние в обществе, за его связи и хорошие манеры, о которых Гитлер и мечтать не мог, а генштаб служил у него просто козлом отпущения, на тот случай, чтобы было на кого свалить вину за очередной собственный промах.
Я стал расспрашивать Йодля об его отношении к участникам заговора.