О библиотеках

Липсий Юст

Липсий действительно был зачинателем. До него в 1587 году Хуан Батиста Кардоний, епископ Тортосы, сделал для Филиппа II описание библиотек Эскориала и Ватикана [16] , а в 1595 историк и картограф Петр Берций опубликовал в Лейдене описание библиотеки Лейденского университета [17] . Но они касались лишь дел современных.

Как и все поздние «культурологические» сочинения Липсия, прижизненные тиражи Синтагмы печатались в знаменитой Officina Plantiniana, антверпенской типографии, основанной Кристофом Плантином (1520–1589), а после его смерти возглавляемой зятем издателя Яном Моретом (1543–1610). На титульных листах выпускаемых книг они ставили фирменный знак: руку с циркулем и девиз: labore et constantia (трудом и постоянством). Теперь типография стала музеем (Museum Plantin-Moretus), где для посетителей воспроизводят весь процесс напечатания книг и гравюр на старинных станках и со строгим соблюдением старинной технологии. Вдоль стен, перед полками с книгами, всеми, когда-либо напечатанными в этих стенах, стоят мраморные и бронзовые бюсты писателей-классиков. Библиотечный зал оформлен именно так, как Юст Липсий предлагает в своем сочинении украшать, по опыту древних, идеальную библиотеку, превращая ее, помимо основного предназначения, еще и в подобие музея-мемориала, хранящего память о великих писателях.

16

Reiffenberg F. De Justi Lipsii vita et scriptis. P. 112.

17

Bertius P. Nomenclator autorum omnium, quorum libri, vel manuscripti, vel typis expressi exstant in Bibliotheca Academia? Lugduno-Batavæ, cum epistola De ordine eius atque usu, ad nobiles et magnificos Academiae curatores et consules. Lugduni Batavorum: Apud Franciscum Raphelengium, 1595.

В полном согласии с традициями времени Липсий ищет покровителя, которому посвящает труд. Им стал Карл III де Круа (Charles Philippe de Croy) (1560–1612), правитель двух крохотных княжеств в испанских Нидерландах, именуемых Липсием на латинском языке Кройя — собственный феод рода Croy, чья столица в латинской транслитерации называется Липсием Геврией, (современный Havre), и соседняя Арсхотана (нынешний Aarschot).

На первый взгляд, Липсий пишет в обычных высокопарных выражениях, которые теперь кажутся притворной лестью, а в преддверии эпохи барокко были литературной нормой: «Кого еще Бог, Природа, Судьба пожелали одарить столь выдающимися дарованиями? Вижу я твою родословную — от царей она. Дела? Почти что царские. Душу? Совершенно царственную. И что как не возвышенное и величественное ты ею постигаешь, делами же проявляешь?» [18] .

18

Lipsius J. De bibliothecis syntagma. P. 4.

На самом деле за видимой лестью крылась серьезная надежда на то, что обрушившиеся на земли Нидерландов беды наконец-то закончились и наступает долгожданный мир, когда при просвещенном князе будут забыты религиозные и национальные распри, хотя бы в масштабах маленькой Кройи. Тогда можно будет приступить к главному: возрождению библиотек, которые смогут сравняться с библиотеками древности. А через них — к подлинному возрождению наук и словесности.

Герцог Карл, которого Липсий назовет еще и «бельгийским Лукуллом» (по имени великого римлянина, прославившегося не только пирами, но и щедростью по отношению к людям искусства и науки), сделал свое княжество именно таким островком благополучия. Он правил, не преследуя протестантов и евреев, советуясь с учеными людьми и щедро их окормляя. В своем замке (в наше время, к сожалению, пребывающем в руинах) он собрал большие коллекции монет и манускриптов, любил читать античных авторов, учредил при дворе Академию (по подобию платоновской Академии в Афинах и ее преемницы эпохи Возрождения — флорентийской Академии Медичи). Липсий пишет: «Занятый прочими делами, ты избираешь Геврию местом для нашей Академии и возвеличиваешь ее, как я уже сказал, делами, что разве не на пользу преимущественно искусствам и талантам устраиваешь? Дерзну сказать: эти твои здания, прогулочные аллеи, сады, фонтаны, рощи — для нас построены и посажены, не только те, кто живут здесь ими наслаждаются, то есть — прогуливаются, приходят, входят, но и те, кто намеревается сюда прибыть, будут это делать» [19] . Липсий, живший тогда в соседнем Лувене, но бывавший частым гостем герцога, старается придать его начинаниям большую целенаправленность, для чего и показывает во всех подробностях античные образцы.

19

Ibid. Р. 7.

Библиотеки имеют столь же древнюю историю, как и сами книги. Их истоки Липсий находит в Египте. Представления об этой стране были у гуманистов весьма туманными, так как их единственные источники — сочинения Геродота и Диодора Сицилийского. Самым древним ценителем книг Липсий называет мифического фараона Осимандуя (Osymanduas, другое написание, ставшее популярным благодаря сонетам Перси Шелли и Горация Смита, появившимся в результате творческого состязания двух поэтов — Ozymandias). Сведения о нем заимствованы из «Исторической библиотеки» Диодора Сицилийского [20] , который, как полагают египтологи, исказил тронное имя великого фараона Нового Царства Рамсеса II. Но для Липсия Осимандуй — реальное историческое лицо, имя которого сохранилось в веках благодаря Священной библиотеке, чей эпитет, также заимствованный у Диодора, Липсий с удовольствием выписывает в латинском переводе: animi medica officina (целительница души).

20

Diodorus Siculus. Biliotheca historica / ex recensione et cum annotationibus L. Dindorfii. — Lipsiae, 1866. — Vol. 1, P. 73.

Птолемеи, преемники фараонов, намного превзошли их в собирательской активности (Липсий сразу переходит к Александрийской библиотеке, вызывающей у него наибольшее восхищение). Но заслуга их не только в невероятном количестве книг, но и в том, что они сделали книги общим достоянием, а также, не ограничиваясь эллинской мудростью, на равных основаниях и с уважением хранили мудрость египтян, халдеев, евреев, римлян, заботясь о доступных переводах их текстов на греческий язык. Участь Библиотеки была печальной: «О, какое сокровище! Но в лучах бессмертной славы своей само оказавшееся совсем не бессмертным…» [21] . В сожжении Библиотеки Липсий прямо винит Цезаря, что для современных историков совсем не является доказанным фактом (мы не знаем, что именно сгорело во время Александрийской войны — книги, или лежавшие на складах в гавани кипы папируса). Но Липсию были слишком памятны устроенные испанцами недавние пожары Гента и Антверпена, и он не упускает случая бросить упрек сильным мира сего: «Печальная участь, и для Цезаря (даже если он совершил это непреднамеренно) какой позор!» [22] . Мало того, осуждению, хоть и намеком, подвергаются христиане, спалившие при императоре Феодосии Великом храм Сераписа. Хоть это и «твердыня суеверия», но жаль библиотеки, существовавшей столь же долго, как и храм, построенный из массивных глыб [23] .

21

Lipsius J. De bibliothecis syntagma. P. 12.

22

Ibid.

23

Ibid. P. 14.

Оставив Александрию, Липсий отправляет нас в виртуальное путешествие по греко-римскому миру, перечисляя все известные собрания книг. Он с похвалой отзывается о тиранах Писистрате и Поликрате за то, что свои книжные богатства они отдали в общее пользование. За такую благотворительность можно даже отбросить при их упоминании ненавистное слово тиран (odiosum hoc modo cognomen tolle). Отмечаются заслуги Аристотеля, учившего искусству собирать книги. Среди достойных подражанию мужей Рима назывются Лукулл и соратник Юлия Цезаря Азиний Поллион, основатель первой светской публичной библиотеки в Риме. Поступок богатого римлянина Квинта Саммония Серена, завещавшего свою библиотеку императору Гордиану Младшему, вознес до небес и самого этого мало примечательного правителя: «Бесспорно, если бы я был одарен столь великолепной и богатой библиотекой, и я больше был бы расположен к прославлению молвой: он же достиг славы благодаря суждению образованных людей, достойно достиг. Представь, сиятельнейший князь, какую уготованную славу и благодарность подобное благодеяние беспрестанно дарило бы вам, великим» — замечает Липсий [24] . Но особенно им выделяются Октавиан Август, учредитель Палатинской библиотеки, и Траян, основавший Ульпиеву библиотеку. Для императоров, в отличие от частных лиц, утверждает Липсий, забота о книгах не прихоть, но государственная обязанность.

24

Ibid. P. 26.

Книгопечатание в Европе на рубеже XVI-XVII веков еще не превратило книгу в обыденный предмет. Книги оставались произведениями искусства, в их производстве участвовали видные художники, искусством был и ручной переплет. Поэтому, для Липсия, книга, даже вне зависимости от содержания, представляла собой артефакт, музейный экспонат, которым можно было любоваться. Особенно же — рукописная книга, намного превосходившая по качеству исполнения книгу печатную. Византийская цивилизация даже для жившего полтора века спустя английского историка Э. Гиббона была лишь временем «упадка и разрушения Римской империи». Но для Липсия ее несомненное достижение — сохранение публичных библиотек, где имелись удивительные редкости, вроде длинного свитка из кишечника дракона (Draconis intestinum), на котором золотыми буквами были записаны поэмы Гомера. Библиотеки стоило посещать не только ради чтения, но и для того, чтобы посмотреть на подобные шедевры.

Поэтому и убранство библиотек, для создания нужного настроения, следует делать как можно более роскошным и торжественным, наподобие убранства храмов. Библиотеки древних имели разноцветные мозаичные полы, над залами возводились золоченые своды, шкафы дорогого дерева инкрустировались слоновой костью. Однако действеннее роскоши было другое украшение: «…наилучшее и достойное подражанию украшение, которое ныне еще не применяют, это изображения или статуи ученых мужей, поставленные перед полками с книгами. Разве это не прекрасно и не было привлекательно для глаз и рассудка?» [25] .

25

Ibid. Р. 29.

Так Липсий объединяет в одно целое библиотеку и то, что впоследствии назовут мемориальным музеем. Слово Музей (Museum) употребляется Липсием в последней главе, где он возвращает нас в Александрию. Потерявшаяся позднее прочная связь музея и библиотеки, кажется Липсию нерушимой. А значение слова Музей еще весьма далеко от того, которое оно приобретет в век Просвещения и в период Великой Французской революции конца XVIII века. Музей — это не залы с экспонатами, выставленными на обозрение, но творческий союз писателей и ученых, который сложился при Александрийской Библиотеке. Союз, без которого Библиотека была бы мертва: «Ведь если бы только они [библиотеки] одни были, заявляю я, то либо редкий гость, либо вовсе случайные посетители туда заглядывали, к чему такое скопление народа? И были бы там плодотворны ученые изыскания, как призывает Сенека? Это также предусмотрели правители Александрии: и единовременно с библиотеками они обустроили Музей (так называли будто бы храм Муз), где занятия имели мужи, преданные Музам и от других забот свободные. Мало того, от забот житейских и добычи пропитания свободные, так как все блага им за счет казны даровались. Прекрасное учреждение!» [26] . И далее: «Где вы, князья? Кого из вас обжигает и воспламеняет столь славный огонь подражания?» [27] . Показав образец, Липсий настойчиво предлагает возродить его здесь и сейчас. Люди выдающиеся и достойные благодеяний должны быть не только свободны от мирских забот, но и жить без опаски за высказанные им суждения. Атмосфера творческих бесед и диспутов, отстаивание разных точек зрения — единственный путь к истине. Князья же будут получать советы от ученых мужей, как получал их когда-то просвещенный император Адриан. Распространяя книги и просвещение, они наилучшим способом обессмертят и свои имена.

26

Ibid. Р. 32.

27

Ibid. Р. 34.

Липсий заканчивает настолько зажигательно, что даже цензор, подписавший рукопись к печати, вдохновленный, замечает от себя: «Эта книга весьма достойна быть выпущенной в свет, поскольку, кроме рассказа о происхождении библиотек, она показывает их предназначение, каковые сведения могут послужить в качестве образца и побуждения к деятельности» [28] .

Значение липсиевой Синтагмы сегодня не только в ценном подборе источников, и не только в том, что автор, не ограничиваясь историческим исследованием, предлагает целую программу возрождения библиотек. Впервые в европейской науке делается попытка, хотя и по случаю (in occasione), осмыслить культурный феномен птолемеевской Александрии. В восприятии птолемеевского святилища Муз еще присутствует мифология, выражающаяся, например, в исчислении количества книг (Липсий сознательно берет самое большое число в 700 000), в описании единовременной гибели Библиотеки при пожаре, в общей идеализации жизни сообщества Музея, в преувеличении количества ученых находившихся на царском окормлении. Не называя конкретную цифру, он считает их число «немалым» и расходы тоже «немалыми», чтобы подчеркнуть сопоставимость с современными университетами. Желание возродить такой союз, дополнением к которому стали бы библиотеки, а также — лаборатории, залы для диспутов, коллекции художественных шедевров и разных редкостей, обусловило и риторический пыл сочинения, и прямые обращения к князьям Священной империи. Впрочем, в изданиях, напечатанных после 1602 года, выделяется уже призыв не к князю (переместившийся в конец книги), а к абстрактному читателю, любителю чтения (мы бы сказали — к интеллигенту), — учиться опыту древних и укреплять свой дух книгами.

28

Ibid. Р. 37.