О чем говорил мальчик
Шрифт:
– Не могу, Кузьма Михалыч…
– Научишься. Давай, давай, время дорого!
– торопит бригадир.
И вдруг лицо мальчика покрывается красными пятнами.
– Не хочу!
– говорит он громко.
И замирает.
Бригадир внимательно смотрит на низкорослого паренька, на то, как он упрямо клонит свою круглую лобастую голову, точно молодой бычок, и начинает кое-что понимать.
– Имей в виду, подзаработаешь.
Игорек молчит.
– Гордишься?
Игорек молчит. Бригадир подходит ближе и говорит вполголоса:
– Ты, может, считаешь, я ворую? Так вот знай, деталь эта не заводская.
Игорек вскидывает голову и со стыдом видит жалкую улыбку на лице бригадира.
– Как же честно, Кузьма Михалыч, когда начальник цеха только что… Когда все цеха на нас… А мы…
Бригадир темнеет лицом, распрямляется.
– Хватит! Разбрехался! Завтра же в бригаде духа твоего не будет, ученичок!
– Тяжело поворачивается, шагает и, вспомнив, говорит через плечо:- Можешь идти доносить! Только знай: ничего не докажешь!
Игорек думал, что самое страшное - объясниться с бригадиром. Но когда вечером приходит мать и с порога спрашивает: «Ну, как первый взрослый день?» - а он, возясь у почтового ящика, бормочет: «Нормально…» - грудь у него разламывается от боли.
Мать входит в комнату, садится и долго смотрит на него сияющими глазами.
– Присмотрела тебе теплую куртку - с осени по вечерам в школу ходить. Серую. С кепкой. Купим на твою первую взрослую получку.
Тут у него сердце совсем останавливается, и он говорит:
– Не будет получки. Ничего не будет.
Очевидно, мать не понимает и продолжает улыбаться. Тогда он рассказывает все одним духом.
Он говорит, глядя в глаза матери, и радуется, что глаза ее не потухают. Напротив, они сияют все ярче, скоро блеск их становится нестерпимым. И только тогда Игорек замечает, что это блестят слезы. Почему-то он начинает дышать быстрее и громче. Что она скажет? Осудит? Испугается? Пожалуется?
– Ты у меня молодец, сын!
– говорит она, стремительно встает и уходит в свою комнату.
Игорьку слышно, как она шумно возится там и, кажется, даже напевает. Потом она выглядывает в дверь:
– А знаешь, он побоится тебя уволить, вот увидишь!
И заливается своим беззвучным смехом, который всегда наполняет его счастьем…
Я очень хотел познакомиться с Игорьком. Но, когда я пришел на завод, в цехе, где работает Игорек, шло собрание -обсуждали план. И я только смог издали увидеть маленького, круглоголового паренька, который, как равный, сидел среди старых рабочих.
Каждый день, на каждом шагу жизнь предлагает тебе выбирать: ложь и трусость или правду и мужество.
Выбирай мужество, мой мальчик!
О чем говорил мальчик
Теперь наконец я скажу вам … Признаюсь в самом главном, в самом ужас – ном. Вы увидите. Я никому этого не говорил. Но я-то сам про себя знаю! Скажу. Сейчас… скажу…
Я
Я боюсь собак и коров. Я даже гусей боюсь! От высоты у меня щекочет под коленками и замирает сердце. Когда драка, и, пока еще не пришла моя очередь драться, я все время боюсь. Когда дерешься – легче, забываешь … У доски я боюсь так, что у меня темнеет в глазах.
А герой не знает страха! Верно?
КАТЯ
Глядя в ее испуганные, широко раскрытые мокрые глаза, Рябов придумывал, как бы половчее обернуть разговор в шутку и поскорее отослать девушку домой. До темноты оставалось еще часа полтора, и она вполне успела бы выбраться на шоссе из этих дремучих зарослей орешника.
– Ладно, не трясись, я пошутил! Никаких партизан тут и на тыщу верст не найдешь!
– грубо сказал он и протянул руку к бумажному свертку.- Для дружка я бинты просил… Дерево он рубил, не увернулся - ногу посек…- И, понимая, что это никак не объясняет девушке, почему ее заставили нести бинты в лес, вместо того чтобы взять их у нее в городе, Рябов все же стал плести нескладную историю о дружке, который повредил себе ногу.
Она слушала не мигая, потом вдруг, словно застыдившись чего-то, опустила глаза и торопливо проговорила:
– Да, да, конечно… Перевязку ему нужно… Я научу… Где у него рана?
Чертыхаясь про себя, Рябов послушно вытянул ногу и ткнул пальцем в колено:
– Тут у него получилось, понимаешь…
Она опустилась перед ним на колени и, вынув бинт, стала показывать, как следует накладывать повязку.
Командир поручил Рябову привести в отряд опытного фельдшера для группы подрывников, уходящих в дальний рейд. Фельдшера в городе искали долго. Наконец один из подпольщиков сообщил, что нужный человек найден. Правда, не фельдшер: девушка перед войной в школе окончила какие-то медицинские курсы. И вот теперь ее привели сюда, на партизанский маяк. А оказалась она совсем девочкой! Вон как дрожат тонкие пальцы, прилаживающие бинт на его ноге. Привести в отряд вместо фельдшера этого перепуганного ребенка?! Нет уж, пусть уходит, пока не поздно.
– Ладно, понял,-сказал Рябов, распихивая по карманам бинты.-Спасибо. Иди. Вот по этой дороге до большака. А там шоссе рядом.
Она не уходила. Судорожно зажав в кулаке полу маминого выцветшего, много раз штопанного жакета, смотрела на Рябова полными слез глазами и молчала.
– Ты не бойся,- успокоил ее Рябов,- тут тихо, никого нет. И я с четверть часика подожду, пока на большак выйдешь. Я бы проводил, да мне нельзя… Ну, а в случае чего, покричи, подоспею.
Он передвинул под пиджаком гранаты, подвешенные к поясу, вытащил пистолет и ободряюще улыбнулся.