О черни, Путевые заметки
Шрифт:
Кругом груды досок и гипсовых обломков. Среди этого хаоса ежатся от холода актеры, режиссер со своим штабом, дама-сценариус и еще несколько человек: они ждут, пока осветители с помощью своих юпитеров соорудят "ясный летний день". В нескольких сотнях метров от них ждет "звуковик" в своей передвижной кабине.
– Начали!
– говорит, наконец, режиссер. Но приходится подождать, пока в мутном небе пролетит самолет, провожаемый укоризненными взглядами присутствующих. Потом надо подождать, пока ктонибудь прогонит мальчишек, затеявших за соседним забором игру в футбол. Потом надо
А наблюдающий все это прохожий поглубже засунет руки в карманы и с тихой грустью подумает о том, как тщетны и преходящи все дела человеческие.
В общем, как я уже сказал, гораздо лучше снимать в ателье. А уж если в картине обязательно должна быть натура, то ее снимают без актеров, в виде задней проекции.
Видовой фильм демонстрируется на экране, находящемся среди других декораций, и играющие перед ним актеры "плывут в лодке" или "мчатся в авто" на фоне убегающего пейзажа (этой самой задней проекции).
В лучшем случае ставится еще вентилятор, чтобы не был забыт и "натуральный ветерок".
– Так, - говорит режиссер.
– Поехали!
КАК ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ДЕЛАЕТСЯ ФИЛЬМ?
Если даже отвлечься от всей техники съемки, мы с удивлением увидим, что фильм делается совсем не так, как представляет себе зритель. Зритель, например, думает, что актеры кино играют какое-то действие. Это одно из главных кинозаблуждений: на самом деле актеры играют только отдельные кадры, причем в произвольном порядке. Связное действие появляется только под конец, при монтаже. Киноактер- не носитель действия, он лишь носитель типа..
Носитель действия - режиссер. Киноактеры не произносят диалогов, но лишь отрывки, которые потом будут склеены в одно целое. Актеру редко приходится сказать больше одной фразы на протяжении одного кадра. Он никогда не может вжиться в роль, но лишь в тип, который надо пронести через несколько десятков или сотен отрывочных, не согласованных между собой сцен, каждая продолжительностью от полуминуты до минуты. Игра киноактера - это цветные камешки, из которых потом режиссер складывает мозаику.
– Теперь, мадемуазель, вы должны вспыхнуть и сказать: "Нет, никогда!" - распоряжается режиссер.
И актриса вспыхивает и восклицает: "Нет, никогда!"
– Стоп!
– говорит режиссер.
– Отлично. Теперь дадим свет и начнем.
Через полчаса кадр отснят.
– А теперь, мадемуазель, молча заплачьте,- требует режиссер.
И мадемуазель молча плачет.
– Стоп!-говорит режиссер.
– Дайте свет и начали.
– Сто двадцать семь!
– кричит юноша в свитере и хлопает хлопушкой перед самым носом у мадемуазель. Она молча плачет, и аппарат гудит.
– Стоп!
– восклицает режиссер.
– Хорошо!
И съемка продолжается. Может быть, сейчас будет сниматься сцена, в которой мадемуазель впервые увидит того, по ком она в кадре сто двадцать семь молча плакала.
–
А эти двадцать кадров на экране промелькнут за десять минут да еще зачастую большинство из них выбросят при монтаже.
Такая уж это работа.
Поэтому расстаньтесь с иллюзией, будто обожаемая вами кинозвезда как-нибудь переживала те поцелуи, слезы и пылкие взгляды, которыми она пленяет вас на экране.
Куда там! Это были лишь номера кадров. Впрочем, если вы не хотите отказаться от иллюзий - тоже хорошо; зачем, в самом деле, смотреть на кино более критически, чем на многие другие человеческие действия?
В МАСТЕРСКИХ И ЛАБОРАТОРИЯХ
В кинематографии все еще много технически несовершенного, примитивного. Например, актеры играют, так сказать, "вручную", кустарно. Все еще не изобретена машина, которая сыграла бы скорее и экономнее.
Но, видимо, придет и это.
Пока же то, что сыграно и отснято "вручную", попадает в великолепные и совершенные машины.
В них вставляется катушка отснятой пленки, и машина автоматически проявляет, фиксирует и копирует. Потом пленка опять попадает в человеческие руки - к техническому контролеру. Слишком светлые или слишком темные копии помечаются и вставляются в другую машину, которая сама исправляет их. Потом склеиваются оптическая и звуковая ленты. Потом пленка лакируется, и я не знаю, что еще. Короче говоря, все делается тихими и изящными машинами в светлых стеклянных лабораториях, слегка пахнущих химикалиями, и чистых, как операционная в клинике. Здесь неторопливо двигаются люди в белых халатах и нитяных перчатках, нежными движениями рук сматывая и разматывая блестящие прозрачные киноленты. Говорю вам: лаборатория, где обрабатывается фильм, настоящее чудо техники по сравнению с ателье. Что поделаешь, человеческий труд, видно, во все века неизбежно бывает немного сумбурным и драматически-напряженным, связан со спешкой, криком, шумом, потом лица и скрежетом зубовным...
Из лаборатории фильм выходит еще не готовым.
На рулонах кадры в том порядке, как их снимали, с пятого на десятое. Фильм надо прежде всего просмотреть в демонстрационном зале, где он впервые появляется на экране и выглядит примерно так:
На экран вылетает юноша в свитере, выставляет табличку с номером "27", кричит:
– Двадцать семь!
– хлопает хлопушкой и исчезает. Валнога сидит у письменного стола и пишет.
Слышен стук. Валнога поднимает голову:
– Войдите!..
– Стоп!-звучит голос режиссера.
– Повторить!
После стука должна быть секундная пауза...
Снова выскакивает юноша с табличкой, кричит:
– Двадцать семь!
– и хлопает хлопушкой. За письменным столом сидит Валнога и пишет. Слышен стук!
– Войдите!..
– Стоп!
– орет режиссер.
– Проклятье! Чтоб вам пусто было! Кто там топал сзади?, Какая скотина...
Затем выскакивает юноша с табличкой, ревет:
– Сто восемьдесят пять!
– и хлопает хлопушкой.