О черни, Путевые заметки

Чапек Карел

Крупным планом показывается голова мадемуазель Мириам Неколь.

– Нет, никогда!-восклицает голова.

– Стоп!

– Роскошно!

Юноша с табличкой кричит:

– Сто девяносто семь!
– и хлопает.

Снова голова мадемуазель Мириам Неколь.

– Плакать!
– слышен голос режиссера.

Из глаз мадемуазель Мириам вытекает крупная слеза.

– Стоп! Отлично!

– Стоп!
– кричит режиссер в просмотровом зале.
– Этот кадр несинхронный. Переснять. Дальше!

И бежит кадр за кадром, с табличками, выкриками и хлопушками. Иногда лента синхронна, но слишком бледна, иногда так страшна, что ее называют "зарезанная",

иногда на ней случайно виден микрофон или юпитер, и такие куски, разумеется, нужно выбросить. Некоторые кадры - немые, они будут озвучены позднее, это называется постсинхронизация. Короче говоря, это и есть те самые камешки, из которых сначала начерно, а потом начисто будет монтироваться фильм, где кадры соединены между собой с помощью различных приемов - диафрагмой, наплывом, затемнением и так далее.

Только теперь будет окончательно складываться фильм. С ножницами и клеем в руках монтажеры создадут, в общем, связное действие, и, когда фильм станет, наконец, вполне вразумительным, режиссер придет к мрачному выводу:

– Ну вот, теперь надо сократить его на двадцать пять минут.

А потом еще появится продюссер и предложит опустить некоторые диалоги - это, мол, публике неинтересно.

Наконец цензура потребует вырезать сцену, где Моленда душит бедняжку Мириам Неколь.

И когда все оставшееся снова склеено и приведено в порядок грандиознейший боевик сезона окончательно готов.

И вот он настал. Наконец-то разыгрывается на экране все то, что стоило таких трудов стольким людям- от автора до юноши с хлопушкой, от осветителей до заведующего рекламой. Сидящий за письменным столом Валнога поднимает голову, Мириам Неколь вспыхивает и восклицает: "Нет, никогда!" - все связно, все гладко, все идет как по маслу.

И вот он, наконец, долгожданный момент, когда директор Бетафильма наклоняется к директору Гаммафильма и шепчет:

– Провал, а?

– Провал!..

ПРЕМЬЕРА

Так уж повелось в мире кино - каждый фильм, который сейчас снимается в ателье, считается лучшим в сезоне. Поэтому пока Альфафильм снимает свою картину и ее директор едва не лопается от гордости, директоры Бетафильма и Гаммафильма заметно желтеют и удрученно бормочут что-то вроде: "Еще посмотрим", "цыплят по осени считают" и т. д. Альфафильм тем временем повсюду рекламирует "наш новый боевик, обещающий быть непревзойденным шедевром сезона", и в изобилии рассылает во все газеты заманчивые снимки, интервью и хронику работы над фильмом. Рекламируются, разумеется, только кинозвезды; директора кинокомпаний и финансисты из врожденной скромности уклоняются от популярности.

Согласно неписаным законам ни один директор кинокомпании не переступит порога ателье, пока там снимается фильм другой компании. Он только, пожимая плечами, внимает слухам о том, какая это будет замечательная картина или какой несусветный бред. Однако скоро и на его улице будет праздник: торжественный, нетерпеливо ожидаемый день премьеры.

КАК СТАВИТСЯ ПЬЕСА

ВВЕДЕНИЕ

В настоящем кратком, но поучительном обозрении нам хотелось бы рассказать авторам, публике и даже критикам о том, как возникает спектакль, какие метаморфозы претерпевает пьеса, прежде чем она, подобно бабочке, торжественно выпорхнет из кокона на премьере.

Мы не намерены притворяться, что понимаем театр; его не понимает никто - ни люди, состарившиеся на подмостках, ни самые искушенные директора театров, ни даже газетные рецензенты.

Господи боже мой, если бы драматург мог заранее знать, будет ли его творенье иметь

успех! Если бы директор мог предсказать, даст ли оно сбор! Если бы у актера были какие-нибудь предзнаменования о том, удастся ли ему роль... тогда, о, тогда в театре можно было бы работать спокойно и уверенно, как в столярной мастерской или на мыловаренном заводе. Но театр сродни военному искусству и азартной игре в рулетку - никто заранее не знает, какой получится спектакль. Не только на премьере, но и каждый последующий вечер свершается чудо, заключающееся в том, что пьеса вообще идет и что она доигрывается до конца. Ибо театральный спектакль - это не столько выполнение намеченного плана, сколько непрерывное преодоление бесчисленных и неожиданных препятствий. Каждая планка в декорациях, каждый нерв в человеке могут внезапно лопнуть, и хотя они обычно не лопаются, атмосфера в театре всегда остается напряженной. .Иначе просто не может быть.

Итак, здесь не будет речи о драматургическом искусстве и его тайнах, но лишь о ремесле театра и его секретах. Разумеется, более благодарной задачей было бы рассуждать о том, каким театр должен быть в идеале, как следовало бы его преобразить. Но всякие разговоры об идеале отвлекают нас от сложной и хаотичной действительности.

Не будем толковать о коллективной драматургии или сценическом конструктивизме - в театре все возможно, это дом чудес. И самое главное чудо - это, конечно, то, что спектакли вообще идут. И если в половине восьмого поднимается занавес, будьте уверены, - это или счастливая случайность, или прямое чудо.

И хотя мы не поддались соблазну говорить здесь об Искусстве с большой буквы, воздадим же славу живой театральной Музе, хотя бы в этом введении. Вы увидите ее, бедняжку, отнюдь не в ореоле. Вы познакомитесь с ней, измученной репетициями, простуженной, терпящей всевозможные передряги, познавшей утомительный труд, зубрежку и обескураживающую изнанку театральной жизни. И когда она появится перед вами на сцене в сиянии огней и искусном гриме, вспомните, что она перенесла. Что ж, это тоже будет глубоким пониманием драматического искусства.

За сценой, под сценой и над сценой есть, кроме актеров, еще и другие люди, которые вместе с ними тянут и толкают фургон Фесписа. Хотя они выполняют эту миссию весьма прозаически, в обыкновенных пиджаках или синих спецовках, - они играют немаловажную роль в создании спектакля. Поэтому да будут и они прославлены в нашем обзоре.

НАЧАЛО

В самом начале, в зародыше, пьеса, конечно, возникает вне театра, на письменном столе честолюбивого автора. В театр она попадает впервые, когда автору кажется, что пьеса готова. Разумеется, вскоре (примерно через полгода или около того) выясняется, что пьеса не готова, и в лучшем случае ее отправляют обратно автору с предложением сократить ее и переделать последний акт. По каким-то необъяснимым причинам переделке всегда подлежит именно последний акт; и все же именно этот акт не удается на сцене, в чем критики с завидным единодушием усмотрят слабость пьесы. Можно только удивляться, что, невзирая на такой печальный опыт, драматурги продолжают упорно добиваться, чтобы у их пьес был последний акт... Может быть, вообще не следовало бы писать последних актов. Что, если взять за правило сразу же отрезать их, как обрезают хвост молодым бульдогам, чтобы он не портил им фигуры... Или играть наоборот, сначала последний, а в конце - уж первый акт, ибо, как известно, первый акт обычно признается лучшим. Короче говоря, надо что-то предпринять, чтобы с драматургов было снято заклятье последнего акта.