О декабристах
Шрифт:
В то время, о котором говорим, от княгини Марии Николаевны вяло некоторой строгостью; но это было то настроение, это не было ее отношение к людям. Она смотрела на чужую жизнь из глубины своего прошлого, на чужую радость - из глубины своих страданий. Это не она смотрела строго, а ее страдания смотрели из нее: можно все забыть, но следов уничтожить нельзя. И я думаю, что это причина, по которой домочадцы, служащие, гувернантки боялись ее. Говорю, что слышал, - сам ее помнить не могу, мне было {167} три года, когда она умерла в 1863 г. Знаю только, что летом 1862 года родители мои приезжали навестить Mapию Николаевну, привезли и меня двухлетнего; и, когда они уехали и меня увезли, садовнику было приказано не мести дорожек в саду, чтобы не стирались , на песке следы от детских ног моих ...
Расстроенное здоровье наших стариков заставило
Князь Михаил Сергеевич женился на внучке своей тетки Софьи Григорьевны, княжне Елизавете Григорьевне Волконской. Свадьба состоялась в Женеве 24 мая 1859 года, - там жила Софья Григорьевна; к ней поехали. Тут Сергей Григорьевич виделся в последний раз со своей сестрой; Мария Николаевна со своей золовкой. Сколько прошлого и какого разнообразного лежало вокруг этих трех, от Венского Конгресса до Иркутска... .
После свадьбы сына Сергей Григорьевич поехал на воды в Виши, а осенью все съехались в Париже (Где в предшествующем году справляли свадьбу Елены Сергеевны.). И тут какие воспоминания!... В 1815 году он видел возвращение Наполеона с острова Эльбы ... Из парижского пребывания помню случай, о котором часто мне рассказывали. Однажды дед мой, страдавший подагрой и часто обматывавший ноги платком, заметил, что одна нога у него посинела. Послали за доктором. Как раз случился в Париже знаменитый, приехавший из Дрездена профессор Вальтер. Он осмотрел, {168} нашел гангрену и потребовал ампутации. В это время пришел давнишний друг Сергея Григорьевича, доктор Louis, с которым он был знаком в 1815 году. Француз не согласился с немцем и объявил, что гангрена без жару не может быть. Пока знаменитости пререкались, верная старушка Мария Матвеевна, которую возили с собой заграницу, подошла к Сергею Григорьевичу, намуслила палец и мокрым пальцем потерла страшный синяк: оказался след полинялого платка...
В Париже застал Сергея Григорьевича день 19-го февраля. Это, можно сказать, был завершающий день его жизни. Он был в русской церкви на молебне, когда читался манифест об освобождении крестьян. Можно ли описывать, можно ли представить себе, что он чувствовал, когда с высоты амвона читались царская слова, возвещавшие то самое, ради чего он выстрадал каторгу и изгнание! Да, он м о г сказать: "Ныне отпущаеши раба твоего с миром".
Тут случился эпизод, болезненно полоснувший его по душе. Когда, весь в слезах, с трясущимися ногами, он подходил к кресту, он столкнулся с Николаем Тургеневым, которого декабристы, как эмигранта и человека, когда-то к ним близко стоявшего, а потом от них отдалившегося, - не любили. Столкнувшись с ним здесь, перед крестом, в такой день, в такую минуту, Сергей Григорьевич, забыв все прошлое и уступая ему дорогу, обратился к нему со словами: "Тебе, Николай, тебе первому подходить". Этим он хотел выразить, что старое забыто, а кроме того, и то, что, как писатель, он все же сослужит службу делу освобождения. Но Тургенев отступил на шаг, окинул его взором и сказал: "Кто вы такой?"
Княгиня Мария Николаевна, уезжая из России, {169} взяла с собой мешочек русской земли, с тем, чтобы в случай, если она умрет заграницей, ей положили его в гроб. Но она привезла его обратно. Она прожила еще два с половиной года, окруженная вниманием и заботами.
Летом 1863 года Сергей Григорьевич, как я уже упоминал, ездил с моим отцом в Тамбовскую губернию осматривать имение Павловку. Хозяйство и землю он всегда любил, а из Сибири привез особенную привязанность к огородничеству. В Вороньках, у Елены Сергеевны, он имел свой собственный огород, в котором работал. Тут, в одной подробности между прочим сказалась одна черта его характера, которая часто забавляла окружающих неожиданными своими проявлениями: это щепетильная аккуратность, с какою он выполнял то, что считал согласным с его понятиями о порядке.
Огород его был, разбит на открытом месте, ничем не обнесен, но была поставлена калитка, и он никогда иначе не входил, как через калитку, и ключ от калитки носил при себе. Но в этой же маленькой подробности сказалось н другое; в мелочах часто сказывается важное, и в этой мелочи ясно чувствуется взгляд Сергея Григорьевича
Осмотрев и одобрив приобретенное сыном имение, выполнив необходимые формальности в уездном городе Борисоглебске, где, помните, мы видели его сидящим на лавке в крылатке и широкополой шляпе, - Сергей Григорьевич с моим отцом поехали в Эстляндию, в имение Фалль под Ревелем, принадлежавшее моей бабушке с материнской стороны, княгине Марии Александровне Волконской, которая по мужу приходилась ему племянницей.
Фалль, конечно, одно из самых удивительных мест, какие мне пришлось видеть. На берегу моря, в холмистой местности, окутанный лесами, над крутым скалистым берегом реки, против шумящего пенистого водопада, стоит дом с высокой башней, с террасами, балконами, в том затейливом, несуровом готическом стиле, который при Николае I был пущен в ход архитектором Штакеншнейдером. Ничего более романтического нельзя себе представить. Фалль был приобретен и устроен отцом моей бабушки, графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом.
Им построен дом, им разбит этот удивительный парк, в котором 54 версты дорожек. Дом внутри - одна из красивейших и по цельности своей драгоценнейших картин первой половины прошлого века. Интереснейшие портреты, между прочим восхитительный портрет пастелью Императрицы. Марии Федоровны, писанный в Версале, когда она с Павлом была в гостях у Людовика XVI. Из этого же времени хранилась там чашка Марии Антуанетты, {171} которую королева подарила матери графа Бенкендорфа, сопровождавшей великую княгиню. Прелестная библиотека с конца восемнадцатого столетия, всегда пополнявшаяся. Я видел много прекрасного, изъездил Европу, совершил путешествие вокруг света, - могу засвидетельствовать, что такого слияния красоты и исторической цельности мне не давало ни одно другое место. Теперь в Фалле остались одни голые стены; в 1919 году там стояли наши красные войска, - остались одни стены....
На высокой горе, в лесу, маленькое кладбище. Там похоронены Бенкендорфы, моя бабушка Мария Александровна и мои родители. Могилы расположены на уступе полугоры; перед вами вниз спускается зеленый, с двух сторон обрамленный луг, за лугом внизу далеко впереди опять лес, за лесом море; за вами на горе, огромный деревянный крест, который виден с моря. Крест этот всегда там стоял, издавна.
Однажды бабушка, гуляя с отцом своим, сказала: "Я бы хотела быть похоронена там под крестом". "Да, правда, хорошая мысль". Когда граф Бенкендорф умирал на корабле по пути из Амстердама в Ревел, его последние слова были: "Там, наверху, на горе". Присутствовавшие не поняли; уже когда привезли тело в Фалль, моя бабушка объяснила. Еще подробность, которую кто-то мне рассказывал. Корабль, держа путь на Ревель, проходил мимо Фалля. Прабабка моя, графиня Бенкендорф, с подзорной трубой поднималась на башню смотреть прохождение корабля; она видела корабль, но он нес уже покойника... У меня был целый альбом фалльских видов, карандашных и акварельных, работы моей матери; некоторые из них были сфотографированы для предполагавшегося издания. Все это, и фотографии и рисунки моей {172} матери, - "народная собственность" в уездном городе Борисоглебске (О Фалле подробно в моей книге "Родина".).
В этом дивном Фалле, в этом чудном имении Бенкендорфа, проводил лето 1863 года декабрист Волконский: так пожелала судьба, капризная судьба. В 1826 году, когда Сергей Григорьевич сидел в Петропавловской крепости, его посетила любимая племянница его, дочь Софьи Григорьевны, Алина. Она писала бабушке, старухе Александре Николаевне в Москву: "На нашем свидании присутствовал генерал Бенкендорф". Кто бы мог подумать тогда, что через 33 года, в Женеве, сын этого каторжника женится на внучке этого генерала ...