О дереве судят по плодам
Шрифт:
— Так и надо этому тирану, — решительно заявил Ханкули Шеррай. — Сколько жизней подлец загубил, страну ограбил…
— А как заложники? — снова спросил Сеитнияз-Пастух. — Все еще у персов?
— У них. Вот кому, я думаю, не сладко, — ответил Бердыназар Чонак. — Бесправные люди эти заложники. А достается им, по-моему, из-за шаха. Сколько он миллиардов-то в Америку увез! Иран требует их вернуть, а Америка — ни в какую. Жаль с богатством расставаться. Вот иранцы свою злость и вымещают на заложниках.
— Читал я недавно, — заговорил Аннамурад Токлы, — будто американцы хотят их выручить
— Вряд ли чего из этого выйдет, — подал свой голос Курбандурды Кетче.
— Как это вряд ли? — загремел в ответ Ханкули-Баламут. — Слыхал ты сколько они кораблей в Персидский залив нагнали? Чуть ли не тридцать штук! А ты вряд ли!..
— Запугать хотят. И не только иранцев. А под это дело — и нефть к рукам прибрать, и базы военные поставить, — тихо, но уверенно сказал Чонак. А заложники… это так… ширма.
— Да. Что и говорить, — задумчиво протянул Сеитнияз-Пастух. — Свой нос американцы везде суют, везде у них «зоны жизненных интересов», и грязь всякую льют на нас… А ведь когда-то мы были соратниками. Гитлера вместе громили.
— И в Афганистане неспокойно, — поднял голову Аманмурад Токлы. — Недавно по телевизору я видел, как допрашивали убийц Нурмухаммеда Тараки. Перед смертью Тараки попросил пить, но убийцы не дали ему воды. Они бросили президента на грязный пол и задушили. Прокурор, слушавший показания убийцы, плакал, как ребенок. Откровенно скажу: жаль и мне Тараки. Подлец Амин, целовавший ему руки, сгубил в нем не только государственного деятеля, но и большого писателя. Как-то мой внук Довран читал мне повесть Тараки про скитания бедного афганского парня Банга. Хорошая повесть. Кто не читал, советую почитать.
— А еще новость слышали? — спросил Какабай-Беспалый.
— Какую? Давай выкладывай! — вдруг оживился Сеитнияз-Пастух.
— Про нашего башлыка. С речью в Кремле выступал. Вот как далеко он пошел!
— Заслужил значит, вот и пошел: о дереве, брат, судят по плодам, о человеке — по делам. Полезного много сделал…
— Да что ты врешь, Пастух? Что может сделать полезного один человек? Один — это ничто, — взорвался вдруг Ханкули-Баламут.
— Ты не прав, Ханкули, — поддержал Аманмурад Токлы. — Я хорошо помню тот день, когда к нам в село приехал Ораков. Помню, лил дождь. Асфальта на улицах не было. Дороги развезло. Машина с вещами башлыка завязла — насилу бульдозер вытащил. Погляди теперь на село. Сравни, таким ли оно было раньше? А это — прямая заслуга башлыка.
— Ну, хорошо. Ладно. Черт с ним с селом, — снова загремел Ханкули Шеррай. — А что полезного он для колхоза сделал?
— Зря горячишься, Ханкули, — спокойно возразил Пастух. — Гнев идет впереди ума. — Наш башлык порядок навел в колхозе, вывел его в передовые…
— Один?! — гневно блеснул глазами Шеррай.
— Нет, не один. Вместе с народом.
— А-а-а… Вот то-то и оно!..
— Но народ надо было сплотить и повести за собой.
— То же самое мог бы сделать кто-нибудь другой. — Теперь уже не так громко и горячо, как раньше, возразил Ханкули.
— Мог бы… Но почему-то до него никто не сделал так. Ты думал об этом?
— От Курбана, шофера нашего башлыка, я слыхал, что Бегенч решил построить у нас большой ресторан, —
— Ресторан? — зарычал на парня Ханкули. — Что хорошего в нем, в твоем ресторане? Тьфу! Пьянство одно и разврат. Работать некому будет…
— То же самое, Ханкули-ага, ты говорил и о нашем стадионе, — напомнил ему тракторист. — «Какой срам, — возмущался ты, когда мы взялись за его строительство. — Школьницы в трусах будут бегать!» А о том, как наши спортсмены одержали победу в Москве на приз «Золотой колос», ты почему-то помалкиваешь. Это несправедливо, яшули. А ведь стадион-то построить башлык помог.
В это время к магазину подошел запоздавший любитель шахмат, колхозный шофер Бяшим Аннакулиев. Он поздоровался со всеми и объявил:
— Есть и у меня новость!
— Говори, какая?
— Все вы знаете, что у моего соседа пропали как-то ковры из дома. Мой племянник работает в милиции и я от него только что узнал, что вор пойман. Их спер какой-то Желтозубый.
— Ничего тут особенного нет, — солидно сказал Ханкули Шеррай. — Негодяй всегда наказывает сам себя.
Все начали обсуждать только что услышанную новость. А Какабай Гулак, вскинув бороду вверх, внимательно посмотрел на небо. Там, в зеленоватой голубизне засветилась первая вечерняя звезда.
— Люди! — закричал Какабай, — пора за шахматы, — и сел на середину тахты. Против Какабая сел Аманмурад Токлы. Расставили на доске фигуры. Шахматистов окружили болельщики.
Игра началась. Тут же с обеих сторон послышались возгласы, подсказки, советы. Лишь сторож не принимал участия в игре. Улыбаясь, он сидел на стуле, недалеко от тахты и ждал, когда закипит чайник, чтобы бросить туда заварку и свежим чаем утихомирить пыл разгоряченных шахматистов.
1978—1981 гг.
Ашхабад — Переделкино
РАССКАЗЫ И ОЧЕРКИ РАЗНЫХ ЛЕТ
ЧАЙКИ ЛЕТЯТ В ПУСТЫНЮ
Впервые я увидел Ничку немногим более десяти лет назад. И все эти годы часто вспоминал о ней, надеясь при случае ее навестить. Время шло, а случай все не представлялся.
И вот… я снова на 180-м километре Каракумского канала. На том самом километре, где находится Ничка. Как только наш «газик» из небольшой лощины взобрался на гребень песчаного откоса, я увидел цветущий, но незнакомый оазис.
Тогда же вспомнилось, как жители маленького поселка из фанерных домиков старались мне объяснить происхождение его странного названия и поведали несколько коротких версий. По одной из них выходило, будто какой-то строитель-украинец, лежа под открытым небом и любуясь зрелищем каракумских звезд, не мог сдержать восторга и воскликнул: