О душах живых и мертвых
Шрифт:
– Я готова на все, Александр. Найдутся силы и для новой ссылки.
– Я знаю тебя, родная!
– Но я боюсь другого, милый! Мне минутами кажется, что я никогда не стану рядом с тобой..: Мне не подняться до тебя, вот что мне страшно.
Он сначала ее не понял. Наталья Александровна улыбнулась.
– Ну что ты на меня так смотришь? Сядь рядом.
Он покорно сел и взял ее руку. Рука была горяча.
– Я не всегда знаю, – продолжала Наталья Александровна, – о чем ты думаешь. Мысль твоя летит куда-то далеко-далеко, – а куда? Ты весь горишь в своих думах, ищешь, идешь…
Герцен хотел пошутить:
– Где же тебе со мной равняться, когда сам Бенкендорф ищет моего знакомства!
Наталья Александровна покачала головой.
– Ты сильнее их. А что станется, если я буду тебе в тягость?
Эта мысль иногда проскальзывала у нее и раньше. Наталья Александровна мучилась от болезненной мнительности и неуверенности в себе. Герцен умел отгонять от нее эти смутные тревоги. Но сегодня такой черный день!
Вечером, после чая, они сидели в гостиной. Сашка, учуявший, что обычный распорядок нарушен, расположился здесь же со своими игрушками. Он притащил все, что мог, все свои сокровища. Странное дело – никто не хотел с ним играть! Сашка подставил отцу свою лошадь, но тот, не обратив на нее внимания, продолжал разговаривать только с мамой. Сашка покряхтел и посопел: авось хоть мама поймет, что значит одиночество при самых роскошных игрушках. Куда там!
И Сашке стало нестерпимо скучно. Он уже собирался прибегнуть к последнему радикальному средству – зареветь, но в передней раздался звонок, другой, третий.
Сашка поглядел на бесхвостую свою подругу. Счастливая догадка осенила его курчавую голову… И Сашка, скатившись со стула, опрометью бросился к дверям, навстречу желанному гостю.
А в гостиную, чуть не сбив Сашку с ног, вошел, позванивая шпорами, какой-то незнакомый офицер. Сашка поглядел на него со страхом, прошмыгнул мимо и побежал в детскую.
– Прошу принять мои извинения, сударыня! – расшаркался перед Натальей Александровной жандармский ротмистр. – Никак не предполагал, что потревожу вас и семейство. Чрезвычайно огорчен, но долг службы… – Он гремел саблей и прищелкивал шпорами, которые издавали какой-то зловещий звон.
– Чему обязан честью столь неожиданного и позднего посещения? – Герцен встал против жандарма, загораживая жену.
Наталья Александровна была близка к обмороку.
– Генерал Дубельт просит вас к себе.
– Когда?
– Помилуйте! Конечно, сию минуту!
Герцен дернул за шнур сонетки.
– Матвей, шубу! – коротко сказал он слуге.
Он ехал к Дубельту и думал о том, что будет с Наташей. Выдержит ли она игру, которую затеяли жандармы? А играли, очевидно, на испуг, на неожиданность, на ошеломляющую и загадочную быстроту.
Глава четвертая
За ночным приемом у Дубельта последовал вызов к Бенкендорфу на восемь часов утра. Собственно, только затем и вызывал, оказывается, Дубельт, чтобы сообщить о предстоящем свидании. Когда он коснулся существа дела, Герцен перебил его:
– Я не могу представить себе, чтобы меня ссылали за уличный слух, который вы, генерал, слышали, конечно, раньше меня и, может быть, повторяли.
В чертах лица Дубельта были запечатлены лисья смышленость, усталость и следы былых страстей, погребенных под голубым жандармским мундиром. Дубельт выслушал посетителя с снисходительным вниманием.
– Да, я слышал об этом, – откликнулся он, – и, конечно, говорил. В этом мы равны. Но дальше… я клялся, что этой истории с будочником никогда не было, а вы сделали из нее повод для обвинения всей полиции. Не так ли? О, эта несчастная страсть чернить правительство, развитая погубным примером Запада!
В молодости генерал Дубельт принадлежал к числу крикунов либералов. Теперь он наставлял молодого человека с благочестивым видом старой, давно раскаявшейся лисы.
– У нас управление келейное, – с чувством говорил Дубельт, наблюдая за посетителем, – а вы пребываете в бесплодной оппозиции, стращая общество и устно и письменно… – Он сделал выжидательную паузу.
– Я так мало придаю значения делу, генерал, – начал Герцен, – что не считаю нужным скрывать, что я писал об этом моему отцу.
Дубельт принял сообщение как новость, которую он слышал впервые.
– Дело, конечно, не важное, – согласился он.
«А целодневная гоньба квартальных и жандармских ротмистров, дневной допрос и ночной вызов – что это, как не особый прием воздействия?» – подумал Герцен.
– Дело не важное, но государь тотчас вспомнил вашу фамилию. – Дубельт постучал карандашом и вдруг пристально уставился на собеседника. – Да вы, оказывается, служите?
– В канцелярии министра внутренних дел.
– Давно ли?
– Месяцев шесть.
– И все время в Петербурге?
– Все время.
– А мы и понятия не имели! – простодушно воскликнул жандармский генерал, словно никак не мог скрыть удивление.
Было трудно понять по этому восклицанию, случайно ли попало письмо Герцена в общую перлюстрацию или было установлено за его корреспонденцией специальное наблюдение.
– Я переговорю с графом, – заключил прием Дубельт, – он еще сегодня едет во дворец.
Стало быть, в гоньбу по маловажному делу включился сам шеф жандармов и маловажное дело вторично за одни сутки возвращалось к его величеству!
– Я полагаю, что Вятку можно будет заменить другим городом, – на ходу бросил Дубельт, вежливо провожая посетителя до дверей кабинета. – Граф – человек ангельской доброты, – вдруг объявил он и, может быть спохватившись, что переиграл, опустил лисьи глаза долу. – Итак, мы увидимся завтра ровно в восемь утра. Я тоже буду у его сиятельства.
По-видимому, было сделано все, чтобы сбить с толку молодого человека. Чрезвычайные меры, принятые по делу, именовавшемуся маловажным, должны были создать впечатление грозной тайны. Воспоминание об этой зловещей таинственности, в которой кружились все, начиная с квартального надзирателя до шефа жандармов и императора, должно было сломить строптивость молодого человека на всю жизнь.